— О, горе мне! — вырвался у него крик. — За
что ее так?.. За что меня?
Его сотрясало от рыданий. Сквозь пелену слез видел бледные
лица, протянутые руки, но не выпускал ее из рук. Услышал приближающийся рев:
— Прочь, прочь с дороги!
Четверо лошадей несли крытую повозку почти по воздуху.
Возница круто развернул, натянул поводья. Из повозки выскочил Вехульд.
— Я набросал медвежьих шкур, — сказал он
торопливо. — Ну... и все, что попалось. Давай ее сюда...
Он придержал дверцу открытой, Фарамунд занес слабо
трепыхающийся комок в повозку. Вехульд втиснулся следом и, пихая Фарамунда
задом, торопливо завесил шкурой единственное окошко.
Громыхало самолично приволок за роскошные волосы молодую
женщину благородного вида.
— Вон там, — прорычал он, — лучшая в мире
женщина!.. Ее держали здесь в плену! Твоя жизнь сейчас зависит от нее. Поняла?
Он пихнул ее к повозке, и дрожащая женщина, еще не веря
своему счастью, торопливо скользнула вовнутрь.
Фарамунд уложил Лютецию на ворох шкур, но все не мог
выпустить ее из рук. Ноги подгибались, он все старался сесть, смутно помнил,
что его тащили, кричали в уши. Наконец сизый дым превратился в черный, он
услышал звон в голове и провалился в черноту весь.
Очнулся от дикой боли в голове. Череп раскалывался, нельзя
было пошевелить глазными яблоками, а веки страшился открыть вовсе. При каждом
намеке на движение в голову втыкали раскаленное острое шило.
Сверху обрушился холодный водопад. Он обнаружил, что лежит на
мокром камне. С трудом поднял веки. Над ним стояли воины, лица встревоженные.
Расступились, как раз набежал еще один с ведром в руках, едва удержался, чтобы
не выплеснуть на рекса:
— Очнулся?.. А мы уже перепугались...
Фарамунд с трудом повел головой. Он лежал посреди двора,
вокруг все усеяно мертвыми телами. Алые лужи соединились краями, теперь
казалось, что все погибшие лежат на одном красном полотнище. Еще не остывшие от
жаркого боя франки бродили среди убитых, переворачивали, осматривали, добивали раненых,
срывали украшения.
— Лю...те...ция, — проскрипел он.
В горле першило, жгло. Он чувствовал, что гортань
превратилась в подобие ржавой трубы.
— Спит, — торопливо сказал незнакомый воин.
Раздвигая толпу, подошел Громыхало. Заботливо поднял Фарамунда, подтвердил: —
Спит. Не беспокой ее сейчас... Пойдем в дом.
Главный дом прогорел, остались только стены. Зато правое
крыло уцелело, оттуда из зала сейчас выносили убитых. Кровь замывать не стали,
просто набросали охапок свежей соломы. Уцелевшие столы и лавки собрали,
расставили, побитые вышвырнули, Челядь Савигорда торопливо носила из подвалов
вино и еду, униженно прислуживая победителям.
Под ногами еще хрустели остатки побитой посуды, но их
заглушила победная песнь.
— За что? — спросил Фарамунд потрясенно. — За
что ее... так?
Его шатало, могучая рука Громыхало держала его за плечо.
Голос сочувствующе пробубнил в самое ухо:
— Говорят, он настаивал на женитьбе... а она сразу и
наотрез... Да еще и...
— Что?
— Посмеялась.
— Лютеция?
— Челядь говорит, что вроде бы сказала ему прямо в
глаза... да еще в присутствии слуг, что он мизинца не стоит того, кого назвал
разбойником...
Из груди Фарамунда вырвался горестный вопль:
— Она такое сказала?
— Да, — буркнул Громыхало. — Не представляю,
зачем.
— Зачем? Ну, зачем?
Громыхало хмыкнул:
— Гордая... Наверное, так подумала...
— Зачем, — повторял он потрясенно, — зачем
она это сделала?
— Да, зачем... Ее гордость, гм... А этого зверя задело!
Говорят, даже не стал пробовать подарками... а сразу, как привез... в каменный
мешок!.. сломить, наказать, заставить...
От факелов на стенах шел едкий дым, плавал сизыми кольцами,
свода уже не видно, глаза щиплет, в горле першило. Мясо жарили сразу на двух
огромных вертелах и в камине, где-то подгорело, едкий запах заполнил зал,
смешивался с вонью от немытых мужских тел, запахами пива и конского навоза.
На помосте накрыли отдельный стол для рекса и его
военачальников. Слуги поставили блюда с мясом, рыбой, сыром, принесли караваи
пресного хлеба. Вино принесли в тонкогорлых кувшинах, а пиво прикатили в
бочонках.
Фарамунд почти не замечал, что ест. В голове по-прежнему
пульсировала тупая боль. При каждом движении в виски вонзались острые ножи.
Вино казалось пресным, как вода, а вода отдавала болотом.
— Пируйте, — велел он мрачно. — Я на свежий
воздух...
— Дыму наглотался, — сообщил Громыхало, как сделал
открытие. — Еще пару дней поболит, сблеванешь разок-другой, и все
наладится.
— Все?
— А вот то, что и Савигорда сумел заломить, —
добавил в спину Вехульд, — об этом петь будут!
Они еще не знают, мелькнуло в голове Фарамунда, как погиб
Савигорд... Что у него повернулось в голове или в груди, когда вдруг решил
подставить спину под падающие балки?
Свежий воздух ударил в лицо. Здесь, во дворе, тоже запах
гари, горящей плоти, но ветерок все уносит, вымывает двор. Он чувствовал, как в
голове чуть посветлело, а тошнота осела в глубины, затаилась.
Возле повозки стоял Рикигур, отгонял всех, кто подходил
слишком близко. Дощатая дверца иногда вздрагивала, Фарамунд стискивал кулаки,
представляя, как сжимает пальцы на горле Савигорда.
В распахнутые врата влетела на горячем, быстром, как
ящерица, коне стройная девушка с черными распущенными волосами. Копыта
простучали весело, задорно, а Клотильда, на полном скаку почти лежала на конской
гриве. Глаза ее блестели как звезды, а щеки полыхали маковым цветом.
— Госпожа нашлась? — вскрикнула она
счастливо. — Где она?
За ней в бург на полном скаку ворвался запыхавшийся воин,
которому Фарамунд велел следить за Клотильдой и не пускать ее близко к опасным
местам.
Спазмы в груди не дали ему ответить. За его спиной появился
мрачный, как ночь над болотом, Громыхало, буркнул несчастливо:
— Вон там... в повозке.
Клотильда негодующе воскликнула:
— Одна?
Конь под ней встал на дыбки, развернулся на задних ногах.
Громыхало крикнул вдогонку:
— Там за ней присматривают...
Клотильда соскочила возле повозки, конь сразу отбежал,
шмыгнула вовнутрь. Через мгновение оттуда вывалилась женщина благородной крови,
словно ей дали пинка. Мгновение она лежала ошеломленная, потом ее подхватили
проходившие мимо гогочущие воины, уволокли, на ходу задирая платье.
