Болотистая земля сменилась лесной, по сторонам замелькали
деревья. Чавкающий стук копыт стал сухим, уверенным.
Когда впереди в сером тумане проступили высокие каменные
стены, он вздрогнул, приходя в себя, оглянулся.
Преданные Рикигур и Фюстель, не спускали с него глаз.
Рикигур сказал торопливо:
— Римбург, рекс!.. Мы приехали в Римбург.
За их спинами всадники негромко переговаривались. На
некоторых доспехи были посечены, и, как показалось Фарамунду, трети отряда
недоставало.
— Кого-то встретили?
— Пару шаек разбойников, — ответил Рикигур
поспешно. — Не беспокойся, рекс! Их там же и оставили, где захватили... А
из наших только несколько человек... поцарапаны стрелами.
Фарамунд кивнул, конь направился к городским воротам. Да, в
лесах, куда еще не добираются проходящие в сторону юга орды готов, герулов,
лангобардов, вандалов — укрываются тысячи и тысячи простых и знатных людей
вместе со скотом и скарбом. Мелкие лесные села и деревни переполнены народом,
доведенным до отчаяния постоянными переездами с места на место под натиском
чужих племен.
В городах и бургах, тем более, не могли укрыть всех, и
беглецы, обреченные на голодную смерть, нападают поодиночке и отрядами,
отнимают хлеб, скот, гибнут, но такая смерть все же лучше умирания от голода.
Голод косил некогда богатые края. Вымирали деревни, а волчьи
стаи, объев трупы погибших от голода прямо на дорогах, ходили по улицам,
вламывались в дома, нападали от отощавших хозяев, неспособных уже поднять даже
палку.
Волков стало много, все уродились необычайно крупные,
лобастые, а когда такой волк смотрел на человека, у того отнимались руки и
холодело сердце. Волчий вой теперь доносился не только из леса, но даже из
деревень: иная волчья стая безбоязненно оставалась на ночь.
— Что делать? — шепнули его губы. — Я сам не
знаю, что делать...
Здание, в котором жил префект, был не столько
бургом-крепостью, сколько дворцом. Римляне строили на века: немыслимой толщины
стены поднимались едва ли не до облаков, закопченных поперечных балок со
свивающими космами паутины не видно, нет и привычной дыры в крыше, куда уходит
дым из очага...
Да вместо самого очага в середине зала, здесь настоящий
камин. Даже два, второй на той стороне зала, чуть поменьше, но тоже огорожен
ажурной металлической решеткой, а сама стена облицована керамической плиткой.
Его запачканные грязью сапоги ступали не по гнилой соломе,
пахнущей мочой собак... да и людей тоже, а по непривычно мягким цветным коврам.
Рикигур пробежал наверх, Фарамунд представил себе, как этот
верный страж рыщет сейчас по коридорам и комнатам, проверяет: не спрятался ли
кто с недобрым умыслом, невольно улыбнулся. Да пусть убивают. Ему жизнь уже опротивела...
Фюстель тоже исчез, обшаривает первый этаж. Челядины
поспешно разожгли очаг, принесли воды, сняли с повелителя одежды.
Фарамунд позволил себя усадить в широкую римскую ванну. Его
терли, скоблили, он даже не обратил внимания: женские руки или мужские, угрюмо
и отстранено думал, что Рим слишком огромен и силен, чтобы рухнуть в одночасье,
как рушились некогда великие державы, потрясавшие вселенные: Персидская,
Македонская, Египетская, но все же Рим рушится. Римская мощь тает, как весенний
снег. На замену убитому франку тут же встают двое отважных бойцов, а если падут
эти двое — то на их места с ликованием прыгают сразу четверо героев, готовые
жить и умереть за величие своего племени. Однако на смену павшему римлянину уже
давно не встает римлянин. В лучшем случае — франк, гот или гепид, взявшийся
защищать Рим...
Светильник сильно коптил, по комнате плыла мерзкая вонь
рыбьего жира. Он поморщился, дух Свена, который не только вышел из моря, но и
сохранил привычки хозяина — бессмертен: ведь бараний жир не дороже рыбьего, но
не коптит, и нет этого смрада.
— Я люблю тебя! — прошептали его губы. — Я
умру без тебя! Я должен видеть тебя... или хотя бы постоянно знать, что ты
есть... потому что я хочу жить для тебя и заботиться о тебе!
Ощутил неладное. Две девки перестали тереть ему спину, а
третья, уже полуголая и в мокрой одежде, замерла с ведром воды. Глаза у всех
были выпученные, как у безобразных жаб.
Вылез, расплескивая воду. Ему пугливо подали полотенце. Лица
испуганные: если хозяин заговаривается, значит — видит духов. А это не к добру.
Скоро и сам к ним отправится...
По случаю победы над степняками был большой пир. Фарамунд
сидел в зале на возвышении, кивал в ответ на поздравления, поглядывал на
пирующих соратников. Перед ним ставили и убирали блюда, его руки двигались,
челюсти что-то вяло перемалывали. Не только аппетита, даже голода не
чувствовал. Просто, если долго не есть, тело слабеет, вот и все. А так любая
еда — трава. Как мед без сладости, вино без хмеля.
Громыхало, сытый, пьяный и довольный, наклонился, шепнул
заговорщицки:
— Рекс, есть еще очень важное дело.
— Говори.
Громыхало кивнул в сторону пирующих:
— Дело воинское. Не для посторонних ушей.
Фарамунд буркнул:
— Какие посторонние? Все свои.
На самом же деле не хотелось шевелиться, двигаться, что-то
делать, кого-то слушать.
Громыхало покачал головой:
— Это важно.
Глаза его стали трезвыми, а кожа на скулах натянулась.
Широкое загорелое лицо стало серьезным и даже встревоженным.
Фарамунд нехотя поднялся. После смерти Лютеции во всем теле
постоянно чувствовал тяжесть. Двигаться себя заставлял, а когда никого не было
поблизости, просто ложился и смотрел в потолок. Лютеция появлялась почти сразу,
он разговаривал с нею, она отвечала. Разговаривали подолгу, а в последних
мысленных общениях уже начали вместе осваивать бург, а чтобы его обезопасить,
она разрешила ему раздвинуть кордоны его... теперь уже ее земель. И он
завоевывал для нее новые земли, завоевал всю Галлию, но эти завоевания в его
мечтах занимали совсем мало места, а вот беседы с нею, общение с нею, когда он
носил ее на руках, такую легкую и невесомую, а она что-то шептала ему в ухо,
щекотала ресницами, ее тонкие нежные руки обнимали его за шею...
В его мечты грубо вторгся чужой голос. Он вздрогнул,
обнаружил, что уже стоит в своей комнате, а перед ним встревоженный Громыхало,
в глазах откровенный страх.
— Я что-то говорил? — спросил Фарамунд.
— Да нет, — ответил Громыхало. Он переступил с
ноги на ногу. — Но мы уж давно тут стоим. Ты смотришь сквозь стены, губами
шлепаешь... Неладно с тобой, рекс.
Фарамунд тяжело рухнул на лавку. Локти опустил на
столешницу, чтобы удержать тяжелую голову. Громыхало сел напротив, тревога в
глазах росла.
— Рекс, я не знаю, что с тобой происходит... Но это
твое дело, я не хочу лезть в душу грязными сапогами. А они все грязные,
когда... ну, когда в душу. Я пришел по другому поводу. Мы нахапали много
земель. Нам платят многие бурги и города. Даже слишком многие!..
