Вестник поклонился, лицо было непроницаемо. Был он обрадован
или оскорблен ответом новичка, Фарамунд сказать не мог.
После его ухода Громыхало с облегчением выдохнул:
— Фу-у, пронесло... Ты хорошо ответил. А теперь надо не
только крепость подготовить, но и самим подготовиться. К примеру, больше
полудюжины сопровождающих за ворота не пускать...
— Почему?
— А мы с дюжиной человек не захватывали бурги? —
напомнил Громыхало.
— А-а-а... Ты прав, количество ограничим. Скажем,
дюжиной с каждым приглашенным. А ты не опозорь насчет вина!
Через две недели в бург съезжались нарядные всадники.
Громыхало беспокоился напрасно: хотя пригласили не только Петариуса, но всех
окрестных хозяев, но никто не пытался брать большую свиту. Напротив, двое:
Улард и Цугардлих, явились вовсе без свиты. Громыхало это расценил как
оскорбление, но Фарамунд отмахнулся.
— Ну что ты ко всему цепляешься?
— Да мне все одно, но другие скажут...
— Сильному не скажут.
Сам он встречал гостей в большом зале. Гости входили
по-разному: Петариус явился первым, веселый и благожелательный, он-де просто
любопытен и желает со всеми дружить, Улард вошел хмурый, суровый, долго
рассматривал Фарамунда в упор, затем коротко поклонился, тут же позволил слуге
отвести себя за стол, на отведенное ему место.
А Занндрид, конунг племени тевкридов, известный не только
хорошей дружиной, но и на редкость длинным рядом предков, из которого последние
четыре были конунгами, сразу же поинтересовался:
— Надеюсь, у вас есть достаточно великие предки...
чтобы войти в круг благородных правителей этих земель?
Держался он надменно и снисходительно. Фарамунд
почувствовал, что, если он это стерпит, то с ним так же будут обращаться и
другие владетельные соседи. Затихли даже свои, смотрят испытующе. Если рекс
стерпит или увильнет от вопроса, просто отведут взгляды, его авторитет не
пошатнется. Его знают, ему верят. Но все же, все же...
Фарамунд окинул красавца конунга с головы до ног холодным
взором:
— Мне великие предки без надобности. Я сам — великий
предок.
Уши стоявших поблизости гостей вытянулись. Сегодня же его
слова разойдутся по замку, а завтра — по окрестным землям. Они вызовут
недоброжелательство знатных родов, и симпатию со стороны простонародья,
искателей удачи, всех сильных и недовольных своим положением. А здесь, где
знать только начала складываться, когда самые знатные насчитывают шесть-семь
поколений предков, лучше опираться на безродных, но сильных.
Конунг побагровел, напыжился, ладонь его опустилась на
рукоять меча. Фарамунд легонько улыбнулся, глаза сузились как у коршуна. Он
даже выдохнул с облегчением, а взглядом и всем видом поощрял конунга вытащить
меч, раз уж коснулся таким красноречивым жестом.
Вокруг замерли. Конунг замер, внезапно заколебавшись. С ним
и с гостями прибыло воинов втрое больше, но за спиной этого нового рекса —
настоящие звери. Говорят, даже едят сырое мясо, настолько жаждут крови. Когда
преследуют противников, то всегда распарывают у захваченных в плен животы и
жадно жрут еще теплую живую печень.
— Прошу за стол, дорогие гости, — сказал Фарамунд
громко. — Не часто удается собраться вместе сильным и доблестным людям!
Улард по-прежнему рассматривал его в упор, не раскрывал рта,
а Цугардлих ответил после паузы:
— Я думаю, мы в хорошем месте собрались.
— Здесь все к вашим услугам, — заверил Фарамунд.
Слуги торопливо расставляли по столу горячие блюда. Кувшины
с вином, серебряные кубки уже стояли перед каждым местом. Цугардлих сделал
слуге жест, непонятный Фарамунду, но явно понятный слуге. Тот ухватился за
кувшин, Цугардлих проследил, как темно-красная струя падает в его кубок, затем
широкая ладонь почти закрыла светлое серебро, он поднялся, властный и
уверенный, словно это он принимает гостей, его зычный голос мощно разнесся по
залу:
— За здоровье и благополучие доблестного Фарамунда!..
Надеюсь, он окажется таким же хорошим соседом, а мы сможем долго наслаждаться
его обществом!
Гости поднимались, звонко чокались кубками. Вино плескало на
стол, Фарамунд прислушивался к шуму, улыбался, кланялся, благодарил, а в
голове, как юркая змейка, вертелась мысль, что даже ему, неискушенному в
поисках подспудного смысла слов, заметны предостережение и угроза насчет
хорошего соседа, а также попытка выяснить его дальнейшие планы. Мол, как долго
он задержится здесь. Не пойдет ли захватывать бурги и города дальше. Не пора ли
объединить силы и остановить его сейчас...
— Я тоже надеюсь, — ответил он ровно. — Я не
собираюсь уходить из этого бурга...
Голос его прервался. Все увидели, как разом помрачнело его
лицо, щеки прорезали скорбные складки, а губы затвердели. В глазах внезапно
появилась нечеловеческая тоска.
Он торопливо осушил кубок, слуга тут же почтительно
наполнил, и Фарамунд выпил до дна снова. Гости, чувствуя неладное, отпивали из
кубков, осторожно опускались на скамьи, словно у тех подпилены ножки.
Петариус наклонился к соседу, шепнул что-то. Хотя он не
смотрел на Фарамунда, тот ощутил, что речь о нем. Сосед слушал, потом его глаза
отыскали Фарамунда, во взгляде были удивление и сочувствие. Петариус шепнул
другому соседу, слева, и так пошло по кругу, но Фарамунд сидел за столом в
глубокой печали. Он чувствовал присутствие Лютеции, слышал ее имя... гости
повторяли его шепотом, но оно звучало в его черепе, видел, как из пространства
проступает ее неземной облик...
Глава 23
В разгар пира приехал Тревор. Редьярд остался в Люнеусе, с
жаром укреплял бург, командовал своими и теми воинами, которых им оставил
Фарамунд для охраны. Редьярд и Тревор считали, что мертвая крепость ожила: —
прекрасная Брунгильда стала ее сердцем, и жили теперь тем, что бдили,
укрепляли, охраняли, предусматривали...
Фарамунд слушал вяло. Не то, чтобы забыл Люнеус — первый
настоящий город, который захватил, но тепла в нем ощутить не успел. Не пришлось
даже переночевать, так что укрепляет там Тревор или рушит... не все ли равно?
Он подарил это нагромождение камней им... ну, младшей сестре Лютеции, как они
все говорят. Но у таких существ, как Лютеция не может быть сестер, ибо боги
отдают им все, ничего не оставляя братьям или сестрам.
Внезапно Фарамунд словно бы ощутил странное прикосновение.
Он сидел в высоком кресле в одиночестве, даже соседние стулья свободны, народ
разбился на группки, все пьют и хвастаются подвигами, возле него ни души,
однако словно кто-то прошел рядом, по лицу прошла волна воздуха...
Нет, эта волна словно бы вошла в него, в его плоть, в его
череп, он даже уловил слабое, едва заметное щекотание. На миг возникло и тут же
исчезло ощущение, что кто-то приподнял ему черепную коробку и внимательно
посмотрел на его мозг, однако не вгрызся острыми зубами, а буднично опустил
череп, как опускают на голову шапку, и ушел, удалился, оставив легкое смятение.
