И мелкие птахи, и дивная рыба, которую Фарамунд никогда
раньше не видел, и даже запеченный тур — все было настолько пахуче, вкусно, что
Фарамунд ощутил себя жадным зверем, хватающим куски без разбора, жующим то
птицу, то рыбу, все это запивающим без всякого порядка вином и пивом.
Он видел презрение на лице Брунгильды. Она едва-едва
дотрагивалась до блюд, после чего их тут же убирали, а взамен ставили новые.
Ему было все равно, что подумает эта надменная красавица, он рычал от
удовольствия, насыщался, а когда уже насытился так, что едва не задыхался,
расстегнул пряжку на поясе и продолжил поглощать эту дивную пищу.
Гости ели сперва степенно, нахваливали сдержанно. Но после
первого же кубка крепкого вина конты стали держаться свободнее, а после второго
уже обнимались, хватали к неудовольствию жен мясо руками. Бледные дочери стали
розовощекими, а иные и вовсе красномордыми, веселыми.
За столом поднялся Тревор. Огромный, грузный, он вытащил
длинный нож, размером с римский меч, громко постучал по медному подносу. На
него начали оглядываться, шум умолк.
— Дорогие гости! — заорал Тревор так, будто
старался перекричать топот конницы. — Я хочу поднять кубок с этим
великолепным вином... И вы поднимите, сучьи дети!.. за самую красивую пару на
белом свете. За нашего доблестного Фарамунда, властелина этих земель до самой
великой реки, и за самую красивую женщину мира — Брунгильду Белозубую!
За самую красивую, повторил про себя Фарамунд. Может быть, и
самая красивая на свете... но самой прекрасной была и остается Лютеция.
Прекрасная и чистая, как ангелы, о которых так любила рассказывать.
Вокруг пили, орали, лезли к нему с кубками. Он выдвигал свой
навстречу, кубки сталкивались со звоном. Вино плескало через край, стучали ножи,
на крепких зубах трещали кости. Стол протестующе гудел: соратники Фарамунда, а
за ними и конты самозабвенно и, доводя жен до обмороков, выбивали сладкий мозг
из костей.
— Я знаю, — провозгласил Тревор зычно, — все
обитатели Римбурга будут счастливы, когда узрят свою новую правительницу!
Каждое слово как молотком било Фарамунда по голове. Краем
глаза он уловил, как болезненно морщится Брунгильда. Похоже, она попробует
воспротивиться даже переезду в Римбург. Хотя, если честно, надо ли ее к этому
принуждать?
Повинуясь неясному чувству, он наклонился к ее уху.
— Брунгильда, — сказал он шепотом. — Похоже,
из меня получился супруг даже лучше, чем я сам того ожидал.
Она покосилась настороженно:
— Что ты имеешь в виду?
— Я ловлю твои мысли.
— И что же я подумала?
— Что хорошо бы воткнуть мне кинжал между ребер прямо
сейчас, чтобы не надо было переезжать в Римбург, — объяснил Фарамунд
любезно. — Так вот, я с этим согласен.
Она приятно удивилась:
— Как мило!.. А ну-ка, где мой кинжал...
— Я завтра же утром уезжаю в Римбург, — сообщил
Фарамунд. — А затем в расположение своих войск. А ты останешься. Я думаю,
тебя это вполне устроит.
Брунгильда слегка пригубила вино. Фарамунд видел, как
вздрагивают ее пальцы, но когда она заговорила, он удивился, как ровно
прозвучал ее голос:
— Я знаю твои большие полномочия, как моего супруга. Но
я предупреждаю, что если ты меня коснешься... я убью тебя.
Фарамунд пробормотал:
— Ого...
— Или себя, — добавила она поспешно. —
Впрочем, вряд ли это тебя остановит. Ведь ты все равно останешься хозяином моих
земель в римской империи. Да и титул, что для тебя важнее, останется за тобой.
Кровь бросилась Фарамунду в голову с такой силой, что он
покачнулся. Красная пелена застлала взор,
— Твои земли... — прошипел он. — Твои
земли... Да когда я приведу своих людей в Рим, я на твоих землях...
Он поднялся, красный от гнева. Тревор тоже поднялся,
встревоженный, Фарамунд с трудом смирил гнев, растянул губы и знаками показал,
что просто хочет выйти на свежий воздух, и что скоро вернется.
На крыльце прохлада ворвалась в него так неожиданно, что он
ухватился на столб. Воздух настолько чист и свеж, без запахов горящего масла,
жареного мяса, жира, что по телу пробежала судорога, будто с разбегу влетел в
холодное чистое озеро.
В ночном небе мелькнула широкая тень. Он ощутил ее только по
быстро исчезающим звездам, что тут же появлялись снова. Затем на землю пахнуло
темным воздухом и запахом шерсти, он понял с холодком, что зверь пронесся
крупный. Такие существа... птицы они или звери, днем не появляются, есть только
ночные звери, как вот ночью на смену ярким легким и тонкокрылым бабочкам
приходят на смену ночные: пугающе толстые, мохнатые, как пауки, темнокрылые...
Он подумал, что столько ночных зверей просто быть не может,
где же они днем прячутся, но другая часть сознания, ночная, сказала
таинственно, что это дневные создания при замене солнечного света на лунный
тоже заменяются другими, превращаются в другие. Как вот и он, чувствуют в себе
эту странность, эту готовность выпустить из себя нечто, что живет в нем и
только ждет...
Дверь за спиной тихонько отворилась. Он невольно поморщился:
пахнуло нечистым воздухом, словно весь дом уже пропитался запахами пота и жаром
человеческих тел.
Тихо-тихо простучали женские каблучки. Игривый женский
голосок сказал томно:
— Ах, могучий рекс!.. Такая ночь... и только мы двое.
Он повернулся, молодая девушка с пышными формами упала ему
на грудь, обхватила обеими руками. Он с трудом узнал одну из дочерей контов,
что всю церемонию улыбалась ему и многозначительно опускала глазки.
— Э-э, — сказал он в затруднении. — Вот
сейчас нас увидит твой отец! Обоим попадет.
— Не увидит, — шепнула она заговорщицки. — Он
вот-вот свалится под стол. Я сама ему подливала!
— Но все же...
— Тогда пойдем вот туда, — шепнула она еще
жарче. — За конюшню. Там никто не увидит! Хотя ты ведь рекс, тебе и так
все можно...
— Погоди, — сказал он строже. — Так нельзя.
Перестань! Все, хватит. Давай возвращаться. Эх, такая ночь, а все...
Он с силой оторвал ее от себя, но она ухватила его обеими
руками за шею, сказала горячо:
— Ну ладно! Один поцелуй. Только один. Чтобы я могла во
сне увидеть тебя в моей постели...
Он схватил ее за кисти рук, но ее горячие губы уже прижались
к его губам. Теплая налитая грудь провоцирующе уперлась в его твердые грудные
мускулы. Он уже отстранял ее, когда на крыльце заскрипели деревянные ступеньки.
Под навесом стояли Тревор и Брунгильда. Дверь за их спинами
закрылась с легким стуком. В холодном лунном свете и без того бледное лицо
Брунгильды показалось ему смертельно бледным. Вместо глаз темнели широкие
провалы, но на миг ему почудилось, что в той бездне блеснули две колючие
звезды.
