Однако даже стоя, Брунгильда выглядела повелительницей, а он
всего лишь жалким человеком, выказавшим усталость в присутствии женщины. Она не
спускала с него холодного взора ясных чистых глаз. Голос ее прозвучал
нейтрально:
— Где мне отведена комната, мой господин? Или я должна
постоянно находиться в твоей спальне?
Он вспыхнул от гнева, вспомнив свою первую брачную ночь. В
то же время она сейчас безропотно и гордо готова принять любую свою участь. Как
же, спасительница, героиня! Принесла себя в жертву этому варвару, сохраняя свое
племя, свой народ...
— Если подойдешь к окну, — процедил он, —
госпожа... то увидишь высокую башню. В ней три этажа, она достаточно просторна.
А строили ее обожаемые тобой римляне. Так вот эта башня целиком в твоем
распоряжении. Можешь послать служанок и челядь, чтобы приготовили... в соответствии
со своими изысканными запросами, которые такому простому варвару, как я, не
понять. Я расположусь в южной башне... вот она справа. Между ними длинный, но
прямой коридор. Я не думаю, что ты когда-то им воспользуешься, но это на
случай, если придется врать, как мол, находишь дорогу в общую постель.
Слуга внес широкий таз с подогретой водой. Оглянулся на
Брунгильду, от восторга едва не поставил мимо табуретки. Фарамунд стянул через
голову вязаную рубашку. Пока его голова была под рубашкой, Брунгильда не смогла
удержаться, чтобы не окинуть его фигуру коротким взглядом: потное тело блестит,
все мышцы выделяются особенно выпукло, рельефно, перекатываются, толкаются,
составляя настолько захватывающую картину, что она задержала дыхание. Этот
варвар прекраснее тех римских богов, которые стоят в белом мраморе в лучших
дворцах императоров!
Он шумно плескался, смывал пыль и пот. Брызги летели по всей
комнате, словно отважный рекс страшился утонуть. Снова она не отводила от него
взора. Франки не любят мыться, многие от рождения до смерти ни разу не
искупаются, а этот, хоть никогда не был на юге... или востоке... при каждой
возможности смывает пыль и грязь странствий...
До чего же у него сильное тело! Сложенное как у римского
гладиатора, наполненное звериной мощью дикого человека, настолько знойное, что
она чувствует странный сухой жар... Горячая кровь приливает к щекам, ноги
слабеют...
Рассердившись на себя, она сказала надменно:
— Я слышала ваш глупый разговор о походе на юг. Но это
самоубийство! До сих пор ты побеждал таких же дикарей, как ты сам. Но что ты
можешь против римской армии?
— А что, они крепче Дидриха Отважного?
Ее красивые губы искривились в презрительной усмешке:
— Дидрих — это просто разбойник. Хоть и служил Риму,
носил гордое имя конта, что значит «союзник», и защищал здесь римские рубежи. А
настоящая армия... возможно, ты видел остатки римских гарнизонов?
Фарамунд кивнул:
— Да, они неплохо дрались.
Он старался говорить и двигаться небрежно, но воспоминание о
стойкости римских легионеров вздыбило волосы на руках и даже на загривке.
Похоже, Брунгильда что-то прочла в его глазах, он возненавидел себя за такую
открытость.
— Так вот, — сказала она четко, — там ты
встретишь не отдельные отряды, а могучие легионы! Железные легионы, которые
двигаются, как один человек, наступают, как один человек. И твое вшивое войско
разбежится при одном виде этих настоящих... настоящих!
Он ухватил полотенце, руки вздрагивали, когда свирепо
вытирал лицо, растирал тело. Во рту стало сухо. Он тогда едва-едва одолел одну
когорту... или манипулу, как они там зовутся, но если навстречу выйдет римская
армия хотя бы из десятка легионов...
— Но где, — спросил он как можно
насмешливее, — те железные римляне?
— Сюда лишь простиралась их власть, — возразила
она. — А сами римские войска стоят в римских городах. Настоящих! Это всего
лишь Галлия, завоеванная однажды Римом земля, покоренные Римом племена...
Он снова вспомнил циклопические сооружения римских
крепостей, гарнизонов, снова дрожь прошла по телу. Как будто и не люди строили
те исполинские сооружения! Руки человеческие не в состоянии громоздить такие
глыбы одна на другую, подгонять с такой точностью, что стебелек травы не
пролезет между камнями размером с тушу быка!
— Пусть тебя ничего не тревожит, — сказал
он. — Ни римляне, ни тевкры, ни галлы не смогут угрожать моим владениям. А
по весне я отодвину кордоны, укреплю!.. Отныне и навеки ты в полной
безопасности.
— А в безопасности ли ты? — спросила она вдруг.
Он насторожился.
— О чем ты?
— Ты жадно захватываешь новые земли, — сказала она
презрительно, — совсем не думая, как будешь удерживать. А тебе не кажется,
что все рушится за твоей спиной? Что бежишь по тонкому льду, когда остановиться
— смерть?..
Он до хруста в висках стиснул челюсти. Даже если она
права... все равно он должен увидеть эти чертовы страны, куда птицы улетают на
зиму! Он должен увидеть удивительное небо, откуда днем сияет солнце, а ночью
видны звезды. Он должен ступить на землю, где даже не слыхали о бескрайних и
бездонных болотах!
— Мужчины мрут на бегу, — ответил он коротко. —
Но не волнуйся, я не умру так скоро. Сперва я успею обеспечить тебе
безопасность и власть.
Чувствуя, что сейчас сорвется и скажет что-то злое, он
отшвырнул полотенце, ушел в другой конец комнаты, где смятой грудой лежала
одежда. Перед глазами стояло ее бледное лицо с решительными глазами. Что-то в
ней неуловимо изменилось. По крайней мере, сейчас Брунгильда ожесточенно
спорила, обвиняла...
Плохо, когда женщина с тобой спорит, да еще так ожесточенно,
но разве не хуже, если холодно молчит?
Часть 3
Глава 29
В комнату неслышно вошел слуга, поставил на стол широкое
варварское блюдо с жареным мясом, положил прямо на столешницу круг сыра и
каравай плохо пропеченного серого хлеба, похожего на ком глины.
Фарамунд отшвырнул рубашку, в комнате натоплено, от жара
колышется паутина на балке. Обнаженный до пояса пошел к столу. Брунгильда
вздрогнула, настолько быстро в ладони этого человека появилась рукоять длинного
ножа. Не двигаясь с места, она молча смотрела, как он быстро и ловко нарезал
мясо тонкими ломтиками, распластал сыр. Хлеб он ломал руками.
— Советую поужинать, — сказал он хмуро. — Это
нисколько не умаляет патрицианскую честь... и не нарушит девственность.
Она вспыхнула от оскорбления, но решила, что опускаться до
ответа — еще ниже достоинства, холодно скользнула по нему равнодушным взглядом,
словно он был продолжением лавки, на которой сидел, опустилась на табурет и
принялась за еду.
Некоторое время слышалось только шумное дыхание, чавканье.
Она невольно вспомнила, как в ее детстве во время трапезы играли музыканты, и
теперь поняла, чем это было вызвано.
