При входе в каменистое священное «лоно матери» нами был получен еще один «знак». Повезло опять мне – я чуть не наступила на ядовитую змею, которая никуда не ползла, а извивалась, зарывшись головой в гальку. Лино и Марселино долго стояли и смотрели на нее, пытаясь понять смысл знака. Логика их рассуждений была примерно такова: я на змею не наступила и она меня не пыталась укусить – это хорошо. Змея от меня не бежала – это тоже хорошо. Обычно змеи так не делают, и поведение ее было расценено как странное. В целом же знак следовало воспринять как благоприятный: можно входить в пещеру.
Илл. 83. Фигурки из штата Веракрус часто изображают улыбающихся людей. Существует предположение, что это состояние достигалось с помощью специальных наркотических средств
Вся система ущелья, ведущего в пещеру предков, построена на комбинации направлений на север и на запад. При этом само ущелье как бы изогнуто в форме буквы U, на левой оконечности которой расположена «мать-пещера», а на правой – «пещера душ». Таким образом, к душам умерших можно пробраться, лишь пройдя через «материнское лоно» и совершив затем долгое и достаточно рискованное путешествие по каньону.
Само обиталище душ умерших представляло собой неглубокую нишу. Обрушившийся каменный блок некогда покрывавшего эту часть пещеры верхнего свода производил впечатление следов вселенской катастрофы или рухнувшей крыши некого гигантского сооружения, соизмеримого разве что с творениями богов. Здесь не было источника воды, но был «водяной глаз» – место, где вода просачивались сверху, сквозь толщу каменного свода. Рядом с ним был прорыт небольшой, в рост человека, тоннель примерно 10-метровой длины. Именно здесь находилось множество ритуальных пучков перьев, воткнутых в грунт, и следы возжиганий.
У самого входа в это таинственное место, прямо над глубоким ущельем, располагалась небольшая площадка с кострищем и семью маленькими домиками – храмами. Высота домика едва превышала человеческий рост, а площадь составляла не более квадратного метра. Число домиков – семь – также соответствовало общим представлениям мексиканских индейцев о «Семи Оставленных Домах», «Семи Ущельях» или «Семи Пещерах». Однако главным считался один из домиков, поставленный ближе всего к ритуальному костру. В домиках полагалось оставлять подношения богам. Они могли быть самыми простыми – от вышедших из употребления монет, пуговиц и перьев до сосудов и более дорогих подарков. Причем самые дешевые подарки просто клались на пол, ценные крепились к балкам домика, а самые священные укладывались в ямку посреди пола под камень. Оказалось, что у всех, кроме меня, были припасенные заранее подношения – а мне пришлось снять с себя часы и в качестве достаточно ценного подношения подвесить их на балку домика. Больше всего меня поразил обрыв ущелья – он, как хорошая городская свалка, весь был завален «старыми» подношениями, регулярно выбрасываемыми, чтобы освободить место для «новых».
На еще одной нависшей над ущельем площадочке, справа от кострища, были выложены отбеленные временем оленьи черепа и рога. Они принадлежали тем животным, что ежегодно приносились в жертву во время главного праздника. Казалось невозможным, что уичоли или их предшественники приходили сюда на протяжении не десятилетий, а многих и многих столетий, оставляя кости оленей, огромные завалы подношений и многометровый слой угля в кострище. Эти самые залежи угля и потрясли воображение инженера Фернандо, по совместительству «Отца реки оленей», решившего во что бы то ни стало определить год, когда костер был здесь зажжен впервые. Подготовился он к этому мероприятию весьма основательно. Во-первых, никому ничего не сказал заранее – чтобы не отговаривали. Во-вторых, притащил в рюкзаке здоровенный ручной бур. В-третьих, договорился с лабораторией в США о проведении анализа.
Когда дары были поднесены, а пещера тщательно обследована, Фернандо совершил, с точки зрения индейцев, невозможное – он достал бур и начал деловито ворошить кострище, пытаясь добраться как можно глубже. Попутно он, правда, пытался объяснить индейцам что-то про радиоуглеродный анализ и выяснение древности этого святилища. Однако на потрясенных Лино и Марселино больно было смотреть. Они наотрез отказались помогать ему, как, впрочем, и все остальные. Наконец кусочки угля были добыты и надежно упакованы. Мы возвращались обратно в осуждающем молчании индейцев. Инициационный выход через «материнское лоно» прошел благополучно, что несколько успокоило индейцев. Обратный путь удалось сократить – для этого следовало подняться по 10-метровой вертикальной скале, цепляясь руками и ставя носки ступней в небольшие выемки. Это оказалось не так уж сложно, а Лино поднял наверх даже свою собаку.
К вечеру, когда уже совсем стемнело, мы добрались до Санта-Катарины. Измученные, улеглись спать, чтобы на рассвете двинуться обратно. Однако утром оказалось, что Лино так пьян, что даже не может идти. Хитрый индеец улегся у крана с водой и демонстративно осушал бутылку за бутылкой, даже не оседлав мулов. Стало ясно, что с нами он не пойдет. Делал он это специально, хотя, с точки зрения законов общины, тем самым нарушал общественное поручение. Но оставаться с теми, кто кощунственно отнесся к племенной святыне, представлялось хранителю индейских традиций куда большим преступлением. Духи подобного не прощают. Марселино нас не бросил, но всю дорогу в разговорах со мной осуждал Фернандо, хотя тот клялся, что вернет уголь, как только получит результаты анализа. Тем временем мулы разбежались по горам, и нам пришлось долго их ловить. Где-то на полдороги мы встретили собаку Лино – это означало, что якобы пьяный индеец уже опередил нас, но встречаться с нами в его намерения не входило. На третий день удалось, наконец, добраться до взлетной полосы. Прилетевший вовремя самолетик показался инопланетным кораблем, и я даже не морщилась, когда он ухал в вихревые потоки над каньонами.
Благодаря чудесам цивилизации мы уже к вечеру оказались в Мехико, включая с умилением горячий душ и радуясь электричеству. Великолепное путешествие осталось позади. Все остались целы и невредимы – и лишь у «Отца реки оленей» с этого момента начались неприятности. При этом всем почему-то казалось очевидным, что они должны были прекратиться с возвращением угля в пещеру предков. Так оно, впрочем, и случилось четыре месяца спустя. Было ли это простое совпадение или самовнушение, но духи уичолей защищали племя как могли.
Я дерево из ветра
и могу превратиться
в мужчину и женщину.
Когда я мужчина —
увожу с собой женщин.
Когда же я женщина —
то заманиваю мужчин.
Я – пьяница и сумасшедший,
и нет в мире
большего безумца, чем я.
И потому зовут меня Тауэкаме.
Я многое могу,
могу быть плохим
и могу быть хорошим.
Различные цветы
одеждой мне служат.
Учу игре на скрипке,
но меня должны терпеть,
так как я пьян и безумен.
Не надо обращать
внимания на мой крик
и на то, что я говорю.
Мне нравится бродить по скалам
и бегать в горах.
Вы быстрее научитесь
вашей игре на скрипке,
не обращая на меня внимания.
Нет, вы не свихнетесь
взглянув на меня,
не бойтесь,
я иду по Туки,
Туки из радуги,
из цветочных гирлянд,
из пылающих горных серпантинов,
покрытых желтой и блестящей пылью.
Я учу игре на скрипке.
Еще одна пейотная песня
Спустя пару месяцев из лаборатории радиоуглеродного анализа пришел ответ, заставивший Фернандо забыть о несчастиях: добытый им уголь датировался началом нашей эры. Но ведь образцы были взяты практически из верхних слоев кострища! Когда же огонь в пещере предков был зажжен впервые? И кем? Вместо ответа мы получили еще одну загадку.
