Преобладающей формой общественной организации в русском селе оставалась крестьянская община («мир», «общество») — единица не только фискальная, но, в известной мере, все еще и хозяйственная. Она обладала чрезвычайно высокой устойчивостью и имела свои механизмы коррекции социального неравенства (переделы земли и т. д.). Попытки правительства П.А.Столыпина в ходе аграрной реформы (с 1906 г.) выделить в деревне твердый слой крестьян-капиталистов и осуществить ускоренное разложение общины имели лишь ограниченные результаты; начался обратный процесс возвращения крестьян в общину.
См.: Чаянов А. Доходы и расходы крестьян Московской губернии // Кооперативная жизнь. 1913. № 7–8. С. 29–31.
Основная проблема докапиталистического состояния русской деревни состояла в том, что потенциал дальнейшего увеличения сельскохозяйственного производства не для собственных нужд, а на продажу, был ограничен. Крестьянин вообще психологически был не склонен производить «больше, чем надо», а классические «капиталистические» стимулы на селе работали довольно плохо. Неудивительна крайне низкая производительность в дореволюционных крестьянских хозяйствах. Урожайность хлеба в несколько раз уступала европейскому уровню. Экспорт хлеба осуществлялся не благодаря излишкам, а за счет крестьянского недоедания. В деревне периодически вспыхивал голод. Положение усугублялось крестьянским малоземельем: значительная доля лучших угодий находилась в руках помещиков, часть которых прибегала к феодальным методам ведения сельского хозяйства.
Широкие массы российского общинного тсрестьянства были чем дальше, тем больше недовольны сложившимся положением. Со времени революции 1905–1907 гг. они все более отчетливо формулировали свои чаяния. Историк Т.Шанин, много лет посвятивший изучению русских крестьян, так суммирует их стремления: «Идеальная Россия их выбора была страной, в которой вся земля принадлежала крестьянам, была разделена между ними и обрабатывалась членами их семей без использования наемной рабочей силы. Все земли России, пригодные для сельскохозяйственного использования, должны были быть переданы крестьянским общинам, которые установили бы уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи или «трудовой нормой», т. е. числом работников в каждой семье. Продажу земли следовало запретить, а частную собственность на землю — отменить»
8. Разумеется, такая программа «черного передела» не имела ничего общего с буржуазными преобразованиями и введением частной собственности на землю.
Но и в российских городах той эпохи капитализм выглядел во многом иначе, чем в Западной Европе и США. Он сильно зависел от иностранных займов и инвестиций. Удельный вес зарубежных капиталов в акционерных обществах доходил к 1913 г. до 47 %
9; большая часть прибылей вывозилась из страны. Еще в 1899 г. Витте сравнивал экономические отношения между Россией и Западной Европой с теми, которые существуют между европейскими державами и их колониями: Россия «в некоторой степени является такой гостеприимной колонией для всех промышленно развитых государств, щедро снабжая их дешевыми продуктами своей земли и дорого расплачиваясь за произведения труда»10.
Витте С.Ю. Указ. соч.
Государственная регламентация и поощрение властями крупных монополистических объединений серьезно сдерживали промышленное развитие страны. Уровень технической оснащенности оставался низким. Промышленная структура основывалась на отраслях и видах производства, которые считались передовыми в конце XIX столетия (черной металлургии, паровозостроении, производстве паровых машин, простых сельскохозяйственных орудий и бытовых товаров, легкой и пищевой промышленности). Западная же индустрия в это время уже переходила к эпохе электричества, химии и станкостроения. Для развития этих отраслей в России не было ни капиталов, ни промышленной рабочей силы, общая численность которой в 1911–1914 гг. почти перестала расти. Неудивительно, что верховный главнокомандующий русской армией в период Первой мировой войны, великий князь Николай Николаевич вынужден был признать: «в техническом отношении наша промышленность далеко отстала от промышленности английской и французской» и не в состоянии удовлетворить военные нужды
10.
Несмотря на все наросты капитализма, Россия в целом еще не была «проникнута капитализмом». Начала индустриализации, взращенные царским правительством, натолкнулись на жесткие исторические рамки, а поражения России в Первой мировой войне со всей ясностью продемонстрировали экономическую и инфраструктурную слабость страны. Всего за время боевых действий Россия потеряла убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести от 2 до 3 млн. человек
11. Нехватка топлива и металла поставила под удар транспортную систему (особенно железные дороги) и систему снабжения. Катастрофическим стало положение в сельском хозяйстве: мобилизация, как показала перепись 1917 г., вырвала из деревень почти половину работников. Если до войны в среднем собирали свыше 4,5 млрд, пудов зерна в год, то в 1917 г. собрали в 1,5 раза меньше. В декабре 1916 г. правительство приступило к принудительной разверстке хлеба. Снабжение городов продуктами питания все более ухудшалось на фоне растущих цен: в конце января 1917 г. в Петрограде оставался лишь 10-дневный запас муки; мяса не оставалось вообще
12. Подвести продукты было почти невозможно из-за транспортного кризиса…
Таким образом, со стратегической точки зрения, все попытки «догнать» государства-конкурентов провалились. Царизм не мог превратить Россию в военного и индустриального капиталистического гиганта. Причины этого следует искать в самих социально-политических структурах
Старого режима. Страна не могла сделать решительный шаг к полномасштабному промышленному перевороту, не отказавшись от их сохранения: не разрушив общинные структуры, не преодолев узость внутреннего рынка, не распространив повсюду рыночные принципы и не мобилизовав крупные финансовые средства и рабочую силу на проведение широкой капиталистической индустриализации. Царское правительство не могло себе этого позволить, поскольку вся общественная система Российской империи основывалась на существовании привилегированного помещичьего дворянства, с одной стороны, и крестьянских общин — важнейшего источника налоговых поступлений и формы организации подавляющего большинства населения, с другой. Из последних можно было выкачивать деньги и хлеб, но разрушить их было нельзя. Змея грызла свой собственный хвост, но не могла его проглотить. Преодолеть пределы модернизации в рамках существующей системы не удавалось.
