Грамотка Ваана являла вершину краснописанья. Благороднейший лист без разводов от смыва, буквы кружевной вязью. Сразу видно: эта рука царские уложенья записывала.
– Люторад зол и всем недоволен, от его обличений я с лёгкостью отмахнулся, – вслух размышлял Ветер. – Однако это Ваан, неизменный на советах Высшего Круга. Может, мне в совпадения верить начать? Или в то, что он мальцу сопливому позавидовал?
«…Не процвёл ли прыщами…»
– Так вот зачем ты плесень настаивал и ложечницу толок, – вырвалось у стеня.
Ветер отмахнулся:
– Мне нужен был зримый знак исполнения… Об остальном как рассудишь? Мог наш ученик, оставшись без каждодневного водительства, не на шутку сбиться с пути?
«…Сокровенный умысел… обнаружил нечто важное… да вмешается земная длань…»
Лихарь заново перечёл нарядные строки. Перед глазами рябило. Ивень. Ивень…
– Ваан свой век доживает, – выговорил он медлительно. – Ему всяк вражишка, кто на ум наставить не просит. Ты же нас учил чужим мнением не прельщаться. Право, отрока впору хвалить: твоей наукой живёт.
Ветер молча расхаживал. Что-то решал. Лихарь натужно выдавил шутку:
– А воровские чернила и нам бы сгодились. Особенно если впрямь способ есть поблёкшее восставлять.
Ветер всё молчал. Разглядывал оружие на стенах. Лихарь сказал ещё:
– Даже его своеволие можно толковать надвое. Если как презрение… ты, отец, к столбу за меньшее ставил. Но если по-иному судить… райца, давший присягу, отверг тайнодействие за спиной государя. Опять хоть хвали.
Ветер наконец остановился. Откупорил пузатую глиняную бутыль, налил в две кружки душистого привозного вина.
– Ты думаешь моими мыслями, сын. Так я и сделал: похвалил его. А теперь сядь и слушай меня.
Лихарь опустился на корточки у двери – место почтительного ученика, внимающего наставлению.
– Я знаю, сын, твои подкрылыши жалуются: Ворон получает и то орудье и это, а им остаётся совестить должников да смирять блудливых мужей, – начал говорить Ветер. – И Белозуб скоро выплачет единственный глаз, посягая вернуться в тайное воинство. Как мыслишь, споспешится ему добежать в Выскирег? Осмотреться, людские пересуды послушать, нам донести? Вроде невелико орудье, справится. Успешка знаменитая выйдет, оплошка шеи не сломит… разве только беспрочему, а беспрочих не жалко. Понял ли ты меня, старший сын?
Лихарь еле проглотил сладкое вино, вдруг ставшее уксусом. Послушное тело перетекло на колени.
– Воля твоя, отец… не пойму…
– Чего же я не объяснил тебе, сын?
Вот она, горчайшая мука. Угадывать за внешне простыми словами тайную суть. Истый замысел учителя. Своё в нём значение и место. Бояться ошибки. Сознаваться в бессилии.
И ещё этот вечный страх. Лёд внутри. Тень Ивеня всякий раз, когда поминали Ознобишу.
Лихарь пробормотал:
– Гнездарёнок с самого начала на меня зуб вострит. Я тоже никогда ему долгих лет не желал… и чада за мною. Если Ваану с Люторадом вера слабая, на что Белозуб? Пускай дикомыт бежит успешника награждать…
Ветер улыбнулся. За такую улыбку учителя Лихарь кого угодно убил бы. И сам жизни не пожалел.
– Ты говоришь моими словами, сын. Я думал про Ворона. Нет, выскирегское орудье не про него. Он обнимет царского райцу и забудет, чего ради пришёл. Думаешь, зря я его подальше услал?.. Твои наглядыши легче сберегут трезвость рассудка. Не оправдают отступника потому лишь, что тот звался некогда братом… Понял ли ты меня, сын?
Жёрдочка под ногами вроде окрепла. Лихарь сглотнул.
– Если райца Эрелиса остался верен Владычице и котлу, они придут и уйдут, не показавшись. На что ему о них знать…
Ветер смотрел очень пристально. Взвешивал каждое слово. Кивал. Лихарь отважился вздохнуть чуть свободнее.
– Если же Мартхе… вольно, невольно… левую стезю принял… как велишь помочь ему правый путь вспомнить?
Ветер поставил кружку на стол. Не спеша подлил напитка, пахнущего сладкими ягодами и солнцем. На изысканные Ваановы строки шлёпнулась багровая капля.
– Бывает, потускневшую память ясня́т знакомые стены. Тут и посмотрим, далеко ли яблочки раскатились. Уразумел, сын?
– Воля твоя, отец… Уразумел.
– Ступай. С Белозубом отправишь Бухарку и одного из робуш, кого сам изберёт.
Лихарь низко поклонился. Вышел вон. Источник смотрел ему вслед, смакуя вино. В глазах больше не было улыбки – так щурится стрелок, оттягивая тетиву. Когда за дверью стихли шаги, он негромко сказал:
– А беспрочих не жалко.
Вечером по ступеням Торговой башни взошёл Белозуб.
Он угодил в котёл немногим позже Лихаря, притязал даже на равенство, но когда это было! Теперь он о гордом служении не мечтал, рот открывать старался пореже. И то спасибо, оставили робушами помыкать. Не выгнали за ворота.
Покои стеня, куда осторожно постучал опалённый, год от года очень мало менялись. То ли оружейная, то ли моранский храм времён Хадуговых кар. Образ Матери Всех Сирот. По стенам кинжалы и самострелы. Скудное дощатое ложе. Несколько книг.
– Учитель моими устами тебе орудье даёт, – сказал Лихарь, не оборачиваясь. Он сидел на топчане, обложившись начертаниями земель.
Белозуб, скромно оставшийся у двери, медленно опустил руки. «После стольких лет… стольких молитв… Не может быть. Неужели?»
– Орудье, – повторил стень. – Ближе подойди, если оттуда не слышишь. Дверь крепче закрой.
Белозуб проверил дверь. Подошёл. Начертания покрывали путь от Чёрной Пятери до Кияна. Отдельно лежали сшитые в рыхлую книжку берестяные листы. Чёрные дорожки, красные кружки, тесные надписи. «Неужели…»
– Волчий зуб, лисий хвост во имя Владычицы, – сам собой выговорился словесный образ готовности. – Кого в стольном городе казнит земная рука?
Светлые глаза Лихаря в свете жирника блеснули усмешкой.
– Многовато чести близ царской семьи оружие кровенить… Это не орудье – орудьишко. Милостью учителя, способленье тебе опалу избыть.
Белозуб судорожно сглотнул. Подался вперёд, пылая неистовой надеждой:
– Приказывай, брат старший… Всё как есть исполню…
– Учитель крепко надеется, что ты впрямь исполнишь как есть, не упустив важного и не надерзив от себя. Думаю, возьмёшь одного из своих, кто может вернуться ложкой в котёл. И Бухарку, для верности.
– Что же нам в стольном Коряжине совершить?
Лихарь помолчал.
– Ты, верно, помнишь хилого гнездарёнка, за неспособность отосланного в мирскую учельню…
– Ознобишку?
– Проныра угодил на глаза третьему наследнику, заехавшему в Невдаху. Теперь его зовут Мартхе, он ходит в шитом кафтане, хвастается серебряным знаком райцы и думает, будто коснулся головой неба. Учителю шлют на него письмо за письмом. Люди разного сана молят придержать выскочку, подогревающего ожесточение царевича против котла.
