– Авось – велико слово, – кивнул Гуляй.
– Хоть гнёзда мышиные из шеломов повытряхнем, – прищурился Крагуяр.
– На свин голос будь сказано! – встревожился Замша. – На сухой лес!
Снегири, залетевшие прямо с дружинного знамени калашников, не обманули. Чужие люди засели на крутом взлобке, обращённом к востоку. Двое поглядывали из хорошей норы, выкопанной в снегу. Трапезничали, ожидая, не явит ли чего сероватая морозная дымка. Храбрые птахи подлетали за крошками, оставленными в подношение Вольному. «Скрылись от дикомыта в лесу!..»
– Хлеб да соль, люди дорожные, – сказал Светел.
Они так и вскинулись, роняя только начатую перехватку. Оба крепкие, молодые, рыжак да беляк. С виду не робкие и, конечно, оружные. Луки в налучах, топоры… По чью душу наточенные? Поди знай. «Коли так, и вы глядите, не жалко!» В нарочно раскрытом вороте кожуха обросла инеем кольчуга. На руках – железные наследницы былых растрёпанных дельниц. Те самые, со злыми выступами по костяшкам. Светел сдвинул тёплую харю, как подобает при знакомстве, лицо в шелушащихся покусах мороза искрилось радостным предвкушением. «Ну? Есть дурные на нас?»
Разведчики стояли выше по склону. Так себе преимущество, но скажи это взятым врасплох, с набитыми ртами. Дурных не нашлось.
– И вам на ласковом слове, добрые люди… – проглотил откушенное рыжак. – Вы, милостивцы, чьих будете, коли не в досаду спросить?
Светел ответил с уже привычной гордостью:
– Тому имя в досаду, кто от людей отвергается, а мы свою честь над облаками вздымаем. Слыхал, странничек, про Царскую дружину, про Сеггара Неуступа?
Сказал, и самому полюбилось, как прозвучало.
– Здесь-то Царской что делать… в заглушье лесном, – только и нашёлся рыжак. Из двоих засадников он был явно умней, а потому опасней.
Светел переступил с ноги на ногу, дружески заулыбался:
– Не трудно сказать. Довели нам: гостиная дорожка спокойной быть перестала. Торговые люди товары забоялись возить. Молва идёт, какие-то телепеничи ввадились поезда разбивать, с кистенёчками да с дубьём возле поворотов посиживать… Не замечали таких?
Беловолосый открыл рот. Рыжак поддал ему локтем. Ответил сам:
– Не… мы люди смирные, идём себе, чужого дела не любопытствуем…
– Жаль! – огорчился Светел. – Ну, если вдруг встретите, уж передайте: в ином месте пусть поживляются. Не у нас на пути.
Хвойка вдруг подал голос:
– А то с нами пойдёмте. Обороним, проводим безбедно… Мало ли что.
Светел покосился через плечо, но придержал напрягай, видя, как смутились засадники.
– Не, не… благодарствуй, милостивец, мы сами… нам тут недалече…
– Ну как знаете, – важно кивнул Светел. – Дорожка вам скатертью, люди странные, до самого дома.
– И вам, добрые молодцы, беды не знать, горя не видеть.
По мнению Светела, поджарые, жилистые парнюги, оседлавшие глядное место, могли быть только телепеничами, высланными на развед. Волчьи хищные взгляды, уклончивые ответы. Явный обычай при звуке незнакомого голоса бросать руку к оружию. Какие ещё улики потребны!
Гуляй ему не поверил.
– А симураны из-под облака не спускались?
– Нет, дяденька.
– Во дела чудовые! С первого разведа хоть соврать, но ве́сти доставить!
– Ты лук снаряди, – сказал Сеггар.
Приказ свят. Однако и поворчать – дело святое.
– Зря спину трудить, добрый лук попусту нагибая…
– Дай помогу, дяденька? – с готовностью предложил Светел.
Гуляй подхватил налучь:
– Я те дам!..
Воины засмеялись, обрушивая на себя текучее кольчатое железо. Они-то не были вчерашними отроками, дорвавшимися до воинской справы. Крагуяр насадил на ратовище тяжёлую совню. Хвойка благоговейно держал в ладонях шлем воеводы.
– А мне, что ли, помоги, Незамаюшка, – промурлыкала Ильгра.
Кольчужка у девушки была слёзы. Тонкая, лёгкая. Какой удар сдержит?.. Светел встал на колени, застегнул ей поверх штанин ремешки двух кулачных топориков. Витяжница вдруг показалась маленькой, хрупкой. Когда Прежние шли за Светынь, их девки и вдовы дрались бок о бок с мужами. Светел пел про это сколько себя помнил, но даже мысленно не примерял доспех на Ишутку, на Поладу, на маму…. «Начнётся бой, от Ильгры не отступлю. Ограждать буду. Собой заслоню!..»
Это не с вагашатами ледышками перекидываться. Не Зарника поленом в лоб привечать. Тут железными копьями пороть набегут. Каково оно, оружием кровь пролить?
Это, наверно, как целомудрие. Девство, коего Светел уже не подарит невесте в опочивальном покое. Один раз причастился – к себе вчерашнему не отшагнёшь.
В снежной норе, перекрытой пластами крепкого черепа, было тесно и мозгло. Зато меховая харя не норовила примёрзнуть к лицу. Сиди, разговаривай вволю. Хоть кричи, не боясь обжечь морозом нутро.
– Точно дружина? Не простая стража купеческая?
– Точно. Я повадку не спутаю.
– И что они сеггаровичи, тоже по повадке узнал? – злился Марнава. – Клич кликнули? Со знаменем подошли?
– Сказались они. Витязь с отрочёнком…
Лутошка сидел красный от незаслуженной руганицы. Бежал остеречь, вышел виновен. Не те вести доставил!
Подглаварь люто досадовал. Отказывался бессчастье признать.
– То у тебя Неуступ морозом погиб, то из мёртвых восстал…
– Я что в людях подбираю, то доношу, – дерзко отпирался Лутошка. – И ныне сказываю, что глаза видели. Не веришь, другого на развед посылай. Батюшка Телепеня меня небось слушает!
Марнаве едва сиделось на месте, но тесная нора не шатёр, поди разгуляйся.
– О второй дружине был разговор?
Лутошка помолчал, буркнул без почтения:
– Не было.
Марнава отвёл взгляд. «Прибью выскочку. Когда-нибудь… чтоб не видели…»
– Витязя, с кем говорил, описать можешь?
– Ну… большой. Кольчуга под кожухом. Волосы жарые, в две косы.
– Дикомыт, что ли?
– Да вроде.
– А по говору?
– Дикомыт, дядя Марнава.
– Что несёшь? Откуда правобережник у Неуступа?
– Я те знаю? – вконец озлился Лутошка. – Сам поди расспроси!
Марнава скрипнул зубами. Сдержался.
– Так знамя видел ли?
– Нет.
– Слова́ ветер носит, – приговорил подглаварь. – Кто ни попадя сеггаровичами скажется, а мы из одного страха прочь отступай? Так, что ли?
Лутошка тоже налился дурной кровью. «Сам Неуступа до смерти трусишь, а на мою голову валишь?!» Однако смолчал. Шайка неистребима, пока стоит заодно. Раздор – всем смерть. Обиженным и обидящим без разбора.
