– Нам батюшка велел поезд пощупать? – продолжал Марнава. – Вот и пощупаем. Без добычи назад бежать не лицо… пустого имени напугавшись!
«Болтай ещё, будто Телепеня обмяк. У него думы, каких ты до веку не обретёшь. За море уйти, наземь сесть, венцом возвеличиться! А тебе лишь бы рыбку съесть да костями не подавиться…»
…Долго перемалывать неподъёмные мысли дорога Светелу не позволила. К полудню и утренний развед, и осязаемая близость боя завлеклись пеплом. Зато стала обретать вес железная рубашка. Светел даже ремень подтянул, снимая часть тяжести с плеч. Старшие витязи подсаживались на сани. Светел хорохорился, не давал себе роздыха. Стомили дикомыта на лыжах! Под сумерки поезд выбрался из леса, двинулся косогором через длинный склон, вылизанный пожаром.
Здесь возчики слезли с насиженных козел, стали шептать фыркающим оботурам тайные слова в заиндевелые уши. Прихотью метели склон от гребня до подножья украсился рябью толстых, рыхлых валов. Потревожишь – свергнешься в неудержимой лавине, добро, если выкопают живого. Могучие коренники, лучше всех знавшие, куда надёжно ступать, бережно выбирали дорогу. Полозновица, прежде единая, разошлась веером, каждый новый след выше старого. Сани плавно возносились и пропадали, словно лодки в волнах.
Всё шло хорошо. К середине косогора Замша перестал через слово поминать Бакуню и обвал, подстроенный в Кижах. Среди возчиков начался разговор об оттепельной поляне поблизости. Приободрились и оботуры. Скоро водопой, заросли сочного пупыша…
Лишь сеггаровичи знай поглядывали на гребень. Не убирали рук от оружия.
Тут неожиданно всполошились обозные псы. Светел, шагавший с головными санями, услышал крик. Заметил впереди человека.
Без шапки, в распахнутой шубе, весь растерзанный, незнакомец махал руками, силился бежать целиной навстречу поезду. Вязнул, падал, невнятно кричал, указывая назад. Пытался тащить за собой санки.
– Не покиньте, люди прохожие!.. Лиходеи товарища подстрелили, кровью исходит… погибель без вас…
Не было такой веры на Коновом Вене, чтобы гибнущих покидать! Светел воткнул за ремень латные рукавицы вместе с меховыми, живо припустил на подмогу.
– Стой! – рявкнул сзади Сеггар.
К кому обращался? Поезд на всякий случай останавливал?.. Уже было видно: в саночках ворочался, хотел привстать раненый.
– Куда ранили?.. – хрипло, торопливо спросил Светел растерзанного. Самое скверное, если вгорячах да с перепугу беглецы выдрали из тела стрелу. Он успел заметить взгляд мужика, вдруг ставший хищным, пристальным…
…И кувырком полетел в снежный обрух, ловко сбитый посреди шага. Барахтаясь, с головой канул в зернистую толщу. Рыхлый снег ослепил, забил рот, проник в рукава.
Вдруг подался весь целиком…
Потёк, закружил, отнимая чувство верха и низа…
Пока весь поезд пялил глаза, у гребня зашевелились сугробы. Сверху вниз ринулись молчаливые тени в просторных отбеленных балахонах. Пролетели первые стрелы, пущенные на бегу. Кореннику головных саней достались две враз. Бык рванулся и рухнул, взрыв головой снег. В людей покамест не метили. Главное, смутить поезд! Дать хорошей напужки! А там – дело изведанное. «Отдадите волей – возьмём охотой, не отдадите волей – возьмём неволей!.. И кто тут сеггаровичами рядился?»
«А вот кто!»
Страшный лук Гуляя первым вымолвил ответное слово. Коротко прогудел срезень, брошенный тетивой. Снял куколь и шапку, нежным дуновением расчесал Марнаве волосы надо лбом. На два бы пальца пониже, и всё. Ни зрака, ни зыка, лишь белые звёзды, гаснущие во тьме.
– Харр-га! – прокатилось навстречу.
Марнава шарахнулся, канул к самому снегу… поверил наконец в Лутошкину правду. Между набегающей шайкой и санным поездом выросла цепочка людей. Все оружные. В кольчугах под распахнутыми плащами. И сам Неуступ. Точно такой, каким четырнадцать лет снился Марнаве. Без щита, с жутким косарём, уложенным на плечо. Шлем, не шлем! Вобьёт голову в рёбра и всё вместе в землю по пояс!
– Харр-га!
На раздумья оставалось мгновение. Телом чувствуя чужую волю и пальцы на тетиве, подглаварь свистнул что было мочи: «Втёку разбродом!»
Стая, готовая обрушиться на беззащитный обоз, прянула врассыпную. Марнава пригнулся как мог, отворачивая летящие со склона ирты. Рыхлый снег взвился завесой. Быть может, спасительной. Марнава не чуя ног пронёсся мимо задних саней. Ушёл вниз… Страшный взгляд из-за тетивы как будто рассеялся, отпустил.
Не всем было дело до того, что творилось дальше по склону. Потревоженный вал ещё струился где прахом, где глыбами, но плавный ток был нарушен супротивным движением. Снизу вверх рвался как будто огненный ком. Белый поток его сметал, сбрасывал… и не мог остановить насовсем. Похороненный пламень возникал всякий раз выше прежнего. Рывками, прыжками, глазу не уследить!
Так когда-то взмывали из водопадов таймени. Вверх, вверх, плывя в отвесно падающей струе!
То-то не повезло двоим на тропе. Прикидывались горемыками, горя и доискались. Оседлав снежный вал, оба вместе с санками бросились вниз. Только умчались недалеко. Через полсотни саженей налетели на витязя, восставшего из белой трясины.
Хоть верь глазам, хоть не верь! Парень плыл, бежал, летел им навстречу. Без шапки, без рукавиц, морозная пыль в волосах разлеталась вихрями жара. Телепеничи дружно заорали от страха. Враз метнули копья.
Витязь уклонился – так легко, что обоим захотелось проснуться. Одна рогатина потерялась в снегу. Вторую Светел перехватил. Побрезговал забрать для боя, сломал. В щепы раскрошил древко.
Насел на тех двоих с кулаками.
Кажется, лиходеи силились отбиваться, бежать… Это не имело значения. Светел был властен творить всё, что желал. Хоть совсем погасить два испуганно мечущихся огонька! Не битьём! – простым понуждением, сполохом внутренней мощи!
Той мощи, что вывела его из-под звёзд погибшего мира.
Той, что истекала щедро и радостно, спасая других.
Светел только теперь понял: его пламя могло ещё и казнить.
И замер в ужасе. Отшатнулся, покинув избитые жертвы.
Расслышал наконец приказ воеводы:
– Отрыщь, пасока!
Сеггар весомо уминал коваными лапками снег. Уже не чаявшие спастись телепеничи ощутили призрачную надежду. Зашевелились, на карачках поползли прочь. Сеггар дал пинка одному и другому. Они покатились, барахтаясь, родив маленькую лавину, поняли, что погони не будет, поднялись, увязая выше колен. Вновь стронули вал и пропали в нём. Сеггар повернулся к своему витязю.
Он был меньше ростом на полголовы, но умудрился нависнуть.
– Кому сказано было – стой?
Светел вхолостую открыл рот… Не поезду Сеггар остановиться приказывал. Ему, дурню стоеросовому. А он не уважил. Оплошал подчиниться. Вновь простёрлась перед глазами одинокая и срамная дорожка домой. «Ну нет уж. Один дальше по…» Диво, он успел заметить удар. Даже понял, что смог бы оборониться. Только кто же обороняется от родительской оплеухи?
