– Убоялся лихо будить. Пришли потихоньку, милостью Справедливой, миром уйдут… Затворишься от путников – дурной славы в людях не минуешь…
– Зато о нас, глупостью хозяина твоего, то-то слава пойдёт, – с сердцем перебил великий котляр. – Никакого страха в людях не стало! У самого порога Владычицы Её верных теснят!
– Не вели казнить, батюшка…
– Дальше сказывай.
…А потом одного чужака младшие неустроичи поймали в клети. С полной пазухой дорогих бабьих прикрас. Повели совестить к большаку… а пришлые за своего исполчились. В копья бросились, в топоры…
Ветер покачал головой:
– У Кудаша так не забаловали бы. Он бы дурака наказал, покражу вернул, ещё виру предложил за обиду. Хорош ватаг, буйных молодчиков не сдержал!
И куда Неустроевым домочадцам против слаженного кулака? На острые клинки, знакомые с человеческой кровью, на страшный двуручный кистень могучего вожака… «Чай вам не кружало перепутное, купеческое войско не кликнете! Не предадите, как Кудаша!»
– Вора могила исправит, – сказал Ветер. – Сыт, обут, а всё равно украсть норовит.
Он слушал пристально. Искал подтверждений тому, о чём уже догадался. Кивнул наконец:
– Как есть кудашонок. Где ему собственное имя прославить… Сама каково спаслась?
– Так спряталась… Па́дерой ушла, следа не покинув… Господин, они баб наших сквернят и раздетыми плясать ну́дят! – Девка всё же не совладала, дыхание прервалось, на запавшие щёки, шершавые от мороза, брызнули слёзы. – Мужей, кого не убили, связали да заперли, припасы жрут в сорок глоток… Рыжак этот… Мне, бает, воля…
– Рыжак?..
– Так он, батюшка, в твоём хлебе кабальным жил. Теперь в шайке за следопыта, самому Навязню за сына… Он к нам и путь указал, ты-де не вступишься, тебе-де неповинны…
Ветер помолчал краткое время. Когда стих злой ропот учеников, сказал огорчённо:
– Я его, значит, выручил, а он меня выучил. Вот оно, сыны! Вот как миловать того, кто щады не сто́ит!.. – И почти выкрикнул: – Что примолкли, дети Владычицы? Кто злым кудашатам покажет, каково с нами шутить? Кто над ними примерную расправу содеет, чтоб другие набро́ды за сотню вёрст обходили?
Ученики, сплотившиеся кольцом, теснились вперёд.
– Я, отец!
– Меня вышли!
Не смолчал и Лыкаш, хоть его удостоили бы лишь при последней нужде. У самого душа болела по мясу, готовому пересохнуть. Ох, многие скорби державства! В первый же день…
– Меня, учитель!
– Меня!
Девка вертела головой, вздрагивала. Верила и не верила, что выручка семьянам всё же придёт. Великий котляр обнял её, погладил по голове:
– Утрись, дитятко, нечего больше бояться… Пороша!
– Здесь, отец!
– Слагаю с тебя дозорный черёд. Ты неустроевну привёл, тебе и честь затон избавлять. Хотён!
– По слову твоему… волчий зуб… – Гнездарь, мечтавший о большом орудье, на радостях даже попутал словесный образ готовности. Пойти ватажком! Оружной рукой Владычице послужить!..
Ветер прикинул что-то в уме. Кивнул:
– И Ворона на старшинство благословляю.
Хотён немного сник, зато у девки начали просыхать слёзы.
– Я скорый путь покажу… выведу, отколе не ждут!
Ветер улыбнулся:
– Веришь ли, будто знаешь круговеньку лучше моих чад? Достигла сюда, и будет с тебя.
– Я видела, где у них дозоры стоят! Покажу, расскажу!..
Горбоносый, названный старшим, надменно выставил челюсть:
– А нашим ходом домчишь? Бавить некогда будет…
Помолвка у него была окающая, стать летучая, сильная.
– Добегу, – обреклась бесстрашная девка. – Оплошаю… ну, бросите.
«Уж не тот ли, про кого… тень в тенях…» Убоялась прямо спросить.
Ветер завёл глаза:
– Владычица, дай терпенья!.. И как сестрица Айге ими правит? Лыкаш! Одёжек ей найди каких ни есть! Пока вовсе куржой не заледенела!..
Честь Царицы требовала немедленного отмщения. Когда девка вернулась в стёганых штанах и тёплом обиванце, трое выбранников уже стояли на лыжах.
Она первая кинулась в обратный путь, только вихри вслед закрутились.
– Сомлеет, – глядя на опустевшую тропу, предрёк Емко. – Куда дуре за Вороном.
– По себе не суди, – обрезал Лыкаш.
Он снимал верчёное, выкладывал на братское блюдо, люто досадуя, что дикомыт не отведал. Так и удрал на орудье с одной мурцовкой в припасе. Емко насупился, смолчал. Державец властен в холодницу засадить. Особенно – безответных робуш.
Когда Ветер первым взял лакомство, отпуская блюдо по кругу, Лихарь тихо обратился к нему:
– Если дозволено будет спросить, отец… Почему ты моего паренька старшинством обнёс?
Умеючи сваренное пиво стелило горькую сладость, вепревина таяла на языке. Воины Царицы пировали чинно, знали меру веселью. Завистливо шутили над Лыкашом, но больше завидовали отряженным на орудье.
– Не оттого, что Ворона выделяю, – сказал Лихарю Ветер. – Твой Хотён совладал бы не хуже. Только он державца в лесу нынче покинул. А Ворон сам надвое лопнет, но остальных назад приведёт.
Девка держалась стойко на удивление. Ни жалоб, ни слёз, только пятки мелькали да крепкий снег взвизгивал под кайком. Четверо сперва резво бежали по готовому следу. К полуночи достигли поприща вчерашней метели, стали по очереди тропить. Девка было сунулась.
– Не велю, – сказал Ворон.
Под утро вышли на гряду в нескольких верстах от затона. Добрались без бед и помехи, только на одном спуске Хотён, бежавший за Вороном, поскользнулся, махнул кайком, попал вожаку в левую пяту. Дикомыт прыжком упорхнул на сажень вперёд, фыркнул:
– Погонять вздумал?
Мораничи засмеялись, Пороша весело, Хотён со смущением.
Наверху гряды Ворон велел устроить залогу. Врыться в снег, поесть, немного поспать. Девка вскинулась, будто не бежала в оба конца:
– Как – спать? Пока там… не ждут…
– Тебя не спросили, – буркнул Пороша.
Хотён ничего не сказал, сел под выворотнем, раскупорил заплечный кузовок. Вынул колбаску мороженой икры, шарики зернистой мурцовки.
– Отдохнём, на развед сходим, а там за дело, – буднично пояснил Ворон. – Тебя, дочь отецкая, как хвалить-величать?
– Так Избавой…
Снегопад умерил лютую стужу, донимавшую у притона. Стало можно избавиться от повязок, даже сдвинуть тёплые хари. Молодые мораничи перестали быть близнецами, различимыми только по голосам.
– Избавиться кто-то чаял? – сдержанно засмеялся Хотён.
