Рука рванула ворот, голову Ознобиши мотнуло с плеча на плечо. Брезгливая жалость, вначале мелькавшая на лицах, сменялась жаждой правого воздаяния. Отступнику, перешагнувшему братскую кровь, какая может быть щада? Выкрик Шагалы о немедленной казни в притоне и о персте, зачуранном для себя, празднословием уже не казался.
– От своего погиб! – горевал Беримёд. – Он же думал, ослушника щуняет, на увет отцовский везёт, на правое наставление. Смиловался в дороге… не чужой ведь…
– Был когда-то. Такой хуже врага, – сказал Лихарь.
– Путы снял, слову поверил…
– Враг не предаёт, он и так враг. Зато когда прежний брат! В сердце ножом!
Беримёд первый встретил орудников. Прежде других услышал их сказку. Мысль о тайных делах и возможной неправде была слишком страшна, Лыкаш гнал её, она возвращалась. Так и не дав воли сомнению, он отважился лишь заметить:
– Кляпыш вынуть бы, пусть за себя скажет.
Стень отмахнулся:
– Белозуба отступник уже улестил. Хватит слов! Ныне по делам будем рассуживать, а дело его – вон, тело стынущее!
О плечо Ознобиши разбился ком снега, тайное воинство с угрозой качнулось вперёд.
– Эрелису в столице служил, царевичу шегардайскому. Белозуб его телохранителя когда-то в плен взял. С того злоба.
– Отмстил, значит, за царского рынду!
– Так Белозуб путы снял? Вьялец вроде баял, сам развязался…
– Из поруба не улызгнёт?
– Жилы подрезать, чтобы смирно сидел.
– Умел ножом угощать, сам пусть отведает.
– Чтобы запинался пореже, учителю отвечая!
– А то пусть бы в самом деле слово сказал? – снова буркнул Лыкаш.
Его не услышали. Кровожадные голоса отчётливо преобладали.
– Надо уже в поруб спускать, как велено, – тревожно проговорил Беримёд. – Сейчас вздумают прямо тут разорвать, и поди останови их, а за учителем пока добежим!
– Надо, – согласился Лихарь. – Сам западню постережёшь, друже? Боюсь, до утра чего не удумали бы. За пленника я разок у столба уже отстоял…
Беримёд кивнул было – но движения не завершил. Он смотрел за спину Лыкашу. В ту сторону постепенно обращались все взгляды, выкрики умолкали. Державец оглянулся. Через двор, заметно прихрамывая, к ним шёл отчаянно зевающий Ворон.
Лыкаш успел мысленно попенять дикомыту: почему только сейчас?.. Успел вообразить три возможных исхода и трижды пожалеть о своём преступлении. Успел метнуть взгляд на Лихаря. Заметил жгучую досаду, мгновенный расчёт… стремительно принятое решение.
– Иди сюда! – почти весело окликнул Ворона стень. – Мы тут совет держим! Думу думаем, как Белозубова убийцу до утра в порубе уберечь!
– Кого?..
Лыкаш первым шагнул прочь, остальные тоже подались в стороны.
Ворон подавился очередным зевком.
Ознобиша рванулся навстречу, подплывшие кровью глаза вспыхнули отчаянной надеждой. Вот теперь всё будет хорошо! «Сквара! Брат! Это я… я…»
Мгновение узнавания минуло, и… и всё. Дикомыт лишь спросил хрипло, бестолково спросонья:
– Белозуб вернулся? А что с ним?
– Да ты всё проспал!..
Ему наперебой стали рассказывать.
– Ознобишка отступник!
– Царевича на котёл восставлял!
– Ответа за грехи убоялся, насилком везли.
– Путы сбросил, убёгом побёг!
– Брата насмерть изранил!
– Учитель велел в поруб спустить, завтра казнит.
– Прямо здесь или у крепости, на том дереве.
– Чтоб всем в назидание…
– Я перст зачурал! – похвастал Шагала.
Ворон слушал, рассеянно глядя по сторонам. Дескать, спору нет, великая и страшная притча, но что на весь лес-то шум поднимать?..
– Спать пойду.
– Погоди, ты же с ним водился, – вспомнил Шагала.
Ворон остановил на нём сумрачный взгляд:
– А ещё я за рекой жил когда-то. И что теперь?
– Так дружка твоего…
– Ну вас, – отмахнулся Ворон, и Лыкаш вспомнил: про Ознобишу он последние годы заговаривал всё реже. – Спать пойду.
«А я его… поперёк приказа… зря страху набрался…»
– Казнь не проспи, – сказал Лихарь.
Шагала обрадовался, вытащил нож, закрутил в пальцах. Не таким вихрем, как получалось у старших, но посмотреть было на что.
– Батюшка стень! Ну хоть перст отсечь дай?..
Лихарь ответил, поглядывая на Ворона:
– О том учителя завтра проси. Может, позволит. Если опять дикомыту всю честь не отдаст.
– А я бы ныне позволил, – сказал Беримёд. – Чтоб и для казни жив был, и на допросе правдив… и из поруба не вылез. Вы-то спать уйдёте, а мне тут стеречь!
Ворон досадливо махнул рукой. Двинулся назад к дому.
– Так я… Батюшка стень? – не унимался Шагала.
– Учителя надо спросить, – выдавил Лыкаш. – Сказал же, с ним завтра…
«Холодница… Космохвост… Ознобиша Инберну в ноги… сыскал ведь управу…»
– Учитель с орудниками затворился и встревать не велел, – бросил Лихарь небрежно. Он тоже вспомнил былое. Восемь лет назад старый товарищ Ветра смирил вчерашнего юнца, ещё хмельного славой первых орудий. Нынешний стень, хитрый, опытный, привыкший к власти, был молодому державцу не по зубам.
– Эй, дикомыт! Коли вышел, уж помоги! Ребята ножики точат, хотят убийцу казнить, а я не даю.
Ворон с насмешкой оглянулся. Сказывай, мол. Ты-то да без подмоги не совладаешь?
– Батюшка стень! – чувствуя возможность уступки, приплясывал Шагала.
– Видали радетеля! – осадил Беримёд. – Тебе волю дай, завтра некого допрашивать будет.
– А то и правда позволить? – задумался Лихарь. – Под присмотром небось всей шкуры не спустит. Давай, что ли, Шагала. Руки ему распутай да на край поруба положи…
Лыкаш понял наконец, куда гнул стень. Вот бы Ворон былого дружка бросился защищать! Вот бы после на одном с ним древе кровью истёк!..
И кажется, у него получалось.
Молодой державец похолодел: дикомыт, уже шедший к дому, остановился. Повернул, двинулся назад, прямо на Лихаря. Кажется, не один Лыкаш смотрел на того и другого, не ему одному мерещилось предвкушение на лице стеня.
– Доныне мою верность пытаешь, – негромко, тяжело заговорил Ворон. – Под гнев надеешься подвести. Всё не забудешь, как учитель, впаки твоему совету, меня новой ложкой назвал? Смотри уже, что ли…
Как позже утверждал Шагала, Ворон его не отталкивал, гнездарёнка унесло дуновением неведомой силы, а Ворон встал прямо над Ознобишей. У того правая рука оказалась свободна, он тянул её к дикомыту: «Братейко! Это же я… мы с тобой…»
