– Тёжки жирные, копчёные, крепкие! До заморья не устанешь похваливать!
– Жирок – услада, мёда не надо!
– Селяву кому вяленую? Во рту тает, нутро насыщает! Одну сгрыз, полдня веселись!
– В воде руном и здесь вся как есть, с маткою…
– Мурцовка утиная, по складу старинному, в лесу пожуёшь, добром помянёшь!
– Капустка добрая! Себе квасили!
Светел смотрел на приезжих, сидя в сторонке. Сеггарова наука. Пусть оказывают нрав и обычай, после разговаривать будем.
У хоботных саней бежал мальчишка-подлеток. Светел скользнул взглядом, вернулся. Ну так и есть. Котёха! «Не диво. Сказано, из Вагаши идут…» Пока Светел забавлялся, прикидывая, узнает ли его давний перевертень, из третьих по счёту саней выбрался хозяин обоза. Добрые были сани, широкие, с просторным болочком в кружевных обвесах куржи. Богач Зорко, перекупщик-шибай, – мужик-кряжевик, плотно сбитый, широкотелый, широколицый, русая борода мелким кольцом. Шуба нараспашку, под шубой суконник в три цвета, знатного шегардайского дела. Поезжане кланялись на бегу.
Оглядевшись, Зорко требовательно рявкнул:
– Дружина где? Воеводы не вижу! Где шатаются, дармоеды?
Светел медлительно спустился с ледяного насеста. Отряхнул кожух. Не торопясь подошёл.
– И тебе поздорову, государь Зорко. Сеггар Неуступ, воевода Царской дружины, кланяться велел низко. Хочешь ли, добрый господин, вдогон большому поезду выйти?
Шибай, скорый на гнев, налился кровью:
– В какой догон? Куда выйти?.. Ты сам кто ещё?
Светел ему годился в младшие сыновья. Он ровно ответил:
– Воевода Неуступ меня здесь оставил тебя встретить, водительство предложить.
– Да ты… Дикомытов мне ещё не хватало. Дружина где, говорю?
Светел улыбнулся. Подбоченился, уперев рукавицы в поясной ремень. Чёрная турья кожа, возле пряжки две бляхи светлого серебра. Никто в таком поясе на́ люди не покажется, если нечем воинское достоинство подтвердить. А перед этим достоинством вся Зоркина старшинская власть была гусиный подскок.
– Воевода с дружиной поезд ведёт кругом Шепетухи.
Так назывался гористый, лесистый лбище матёрой суши севернее Отоков. С места, где стояли Зорко и Светел, в морозной мгле угадывалась крутая громада, наполовину скрытая тучами.
Вагашонок из красного стал бурым:
– Кощеев повёл? Чёрную тарань… сброд подлый?.. Когда я за свой кошель таких трёх…
Легко было понять, отчего Зорко с домочадцами так не глянулись Рыжику.
– Этот сброд, – сказал Светел, – с воеводой честь честью по рукам ударял. Задатком кланялся полновесным. А твоего кошеля, господин, мы, не обессудь, пока не видали.
– Сеггару твоему невдомёк, кого бы в первую голову уважать… Что без лыж стоишь? Давно поезд ушёл?
– Вчера.
– Живой ногой вслед беги, вы́травок! Нынче же Сеггару твоему вернуться велю!
«От вытравка слышали. Ишь, кнутиком размахался…»
– Ты, добрый господин, приказывать погоди, – сказал Светел. – У нас тех чтут, кто к сроку приходит и серебро в руки даёт. Тот поезд уже месяц под нашим щитом. Ты – путник набродный. Хочешь моего водительства, сперва найми.
– Что?..
– Найми сперва, говорю. За то, чтобы с нашим обозом идти, воеводе уплатишь. А мне – сверху, за то, что короткой дорогой к поезду выведу и в пути опасу.
– Да я тебя, выпоротка… Сам дойду! Трогай!..
– Воля твоя, – сказал Светел безразлично. – Послушаем, как тебя Сеггар приветит за то, что прилюдно витязя смрадил.
Повернулся, шагнул прочь. Дюжий работник, спеша мимо, задел его на пробу плечом: стерпит ли? Это он зря. Светел развернулся посреди шага, как не умеют миряне. Цепкой ладонью коснулся ворота. Одним движением усадил наземь, как Ильгра его самого когда-то. Падение вышло скверное, парень взвыл, зашибив копчик. Светел ушёл, не оглядываясь.
До вечера он неспешно осматривал свои ирты, правил саночки, подтягивал лапки. Наблюдал со стороны забаву, перепавшую оточанам. Люди Зорка сновали по торгу туда-сюда. Мало покупали, больше веселили честной народ, ища хозяину провожатого. Торговки в охотку болтали с вагашатами, выспрашивали о новостях, но водырей не указывали. Одной дружине подгадишь, потом с другими не столкуешься!
До вечера Зорку, надобно думать, уши прожужжали россказнями о тяжком пути кругом Шепетухи.
– К скалам прижмёшься – лавиной снежной завалит. Ох, косточек там…
– То Прежние мстят, к своему городищу не подпускают.
– Всё души безугомонные. Как заси́верит, ну мечами звенеть, песни петь боевые!
– Святые жрецы молились, не совладали, куда уж нам, простолюдью…
– Мористей возьмёшь – не пробьёшься, пока тридевять тупиков не обшаришь. Бывало, назад прибегали, сани и весь живот побросав.
– Таким подмогу давали… за невеликую мзду.
– А воеводы с невеж норовят втрое содрать. Вот летось притча была…
– Короткий путь? Приметы рассказать труд невелик, да дерзнёшь ли Прежних тревожить?
– С дикомытом ещё куда ни шло. Глядишь, призна́ют родню.
Светел, окружённый любопытной ребятнёй, довершал воинское правило, когда к нему бочком, через шаг запинаясь, подобрался Котёха. Покружил, не решаясь приблизиться к местничам. Дождался, пока Светел срубил незримому сопернику голову и спрятал мечи, а мальчишки сорвались смотреть, как уводят в загон непослушного оботура. Тогда только подошёл, скомкал шапчонку:
– Поздорову, дяденька витязь…
Светел не сразу повернулся к нему. Наконец снизошёл:
– Гляжу, вспомнил знакомство.
– Государыня мамонька большухе довела, что ты со мной знался…
– И что?
«Прав был атя! Сильного слушают…» Светел воздержался поминать сражение на ручье, но Котёха не смел поднять глаз. Ковырял валенком снег.
– Милости велели просить… Водительства твоего, поезду сбереженья… господину воеводе словечка доброго… Пять сребреников дают.
– Восемь, – сказал Светел. – Половину вперёд, остаток – когда поезд нагоним. Ещё передай: сроку мне отсталь ждать воевода положил три дня. Стало быть, завтра в ночь и поедем. Всё слышал? Беги себе, моих гуслей девки заждались.
Ещё одни сани прикатили совсем негаданно, под самый отъезд. Светел завязал вторую лыжу, вышел встречать.
Четвёрка псов, длинная нарта, чунки на привязи… Люди – усталые, одичавшие, сплошь в снегу. Один вовсе поник прямо у полозьев.
Зорко, обходивший обоз, поздравствовал новеньким:
– Куда раззадорились, нищеброды?
