— Убей его!
Поглядел Иван на боярина — и впрямь, слишком большую волю дядя взял, забыл, кто здесь государь. Пора его осадить, пора на место поставить.
Оглянулся Иван на своих дружков-малолетков, подмигнул им и говорит:
— А что, отроки, не туда мы наши ножички мечем, куда следует. Вот хорошая мишень для наших ножичков. Кто первый в боярина попадет — тому от меня полтина.
Растерялись отроки, не знают, как быть: князь Михайло — важный боярин, большая у него власть. А Иван — кровный государь, хоть и малолетний…
Первым, как всегда, Гришка Грязнов решился: где наша не пропадала! Примерился и метнул в боярина ножик.
На боярине шуба толстая, тяжелая, а ножик небольшой, глубоко не воткнулся, а все одно больно.
Вскрикнул боярин, не столько от боли, сколько от гнева, лицо побагровело, шагнул вперед, посох поднял.
— Как смеешь, смерд! Да я же тебя…
Но тут остальные отроки осмелели, принялись в него свои ножички метать. Много их, утыкали ножички боярина, ровно иглы ежа, он рот разевает, крикнуть хочет — а голоса-то и нет. Страшно боярину — никак, смерть его приходит, от детских маленьких ножей… страшная смерть, унизительная.
Вперед шагнул — вроде держат еще ноги, не с такими врагами приходилось ему биться, и выходил он из тех поединков живехонек. И из этого как-нибудь выйдет.
Вертит боярин головой, как медведь, которого обсели охотничьи собаки.
А Иван глядит то на дядю, то на перстень свой любезный. И видит, что лик на перстне доволен, улыбается, змеиные глаза щурит — по его желанию все вышло, по его воле.
Справился наконец князь Михайло с голосом, повернулся к племяннику, говорит:
— Что ты творишь, дитя неразумное?
— Это я дитя неразумное? — оскалился Иван, повернулся к псарям, приказал: — Добейте князя!
Заробели псари.
Все ж таки непростой перед ними человек, первый боярин в государстве, матери царевой родной брат. А только молодой царь лют — коли ослушаются его, предаст страшной смерти… сколько раз они такое видали!
Переглянулись псари, набежали на боярина, принялись бить его — кто плетью семихвостой, кто палкой суковатой, а кто и саблей.
Повалился князь на землю, хрипит, лицо руками закрывает, чтобы и мертвым благообразно выглядеть. Руками лицо закрывает — а из-под рук кровь темная течет, на землю капает.
Еще минуту-другую промучился и затих, остался лежать грудой кровавой рухляди.
Смотрит на эту груду Иван, думает.
Вот только совсем недавно был князь Михайло большим человеком, чуть не самым важным в государстве, гордый был, из себя видный, судьбами людскими распоряжался, ему самому, царю, мог слова строгие говорить. А теперь лежит — и на человека больше не похож. Рухлядь и рухлядь, место которой на свалке. Вон, уже птицы слетаются, до мертвечины охочие… дождутся, когда люди уйдут, — и выклюют князю глаза…
Одна птица странная — черная, навроде ворона, а клюв длинный, крючковатый. Никогда не видел Иван таких птиц. Да мало ли на свете всяких диковин? Не то важно, важно, что он по своей воле поступил, с гордым князем разделался!
И радостно стало Ивану.
Так и надо с важными да гордыми людьми обходиться.
Зачем гордился? Зачем много о себе понимал?
Только один человек волен над жизнью и смертью человеческой — он, Иван.
И перстень на руке у него словно согрелся, потеплел, и пошло от него сладкое тепло по всему телу. Доволен перстень, рад, что правильно поступил Иван.
Прямо из пансионата капитан Лебедкин решил поехать на квартиру потерпевшей, фамилия ее была Лютикова. И проживала она как раз по дороге в родное отделение полиции, так что и крюк небольшой. А то если вернуться, то надолго застрянешь с бумагами да с отчетами, а там и день кончится.
Дом, в котором проживала покойная Лютикова, был новый, красивый, с просторным благоустроенным двором. Возле него были припаркованы многочисленные дорогие машины. Лебедкин припарковал среди них свой замызганный «Опель», который выглядел здесь бедным родственником, и подошел к подъезду.
Возле домофона была лаконичная надпись:
«ТСЖ — 01».
— Прямо как прежде вызов пожарных! — пробормотал капитан, нажимая две кнопки.
Что-то загудело, и замок с негромким щелчком открылся.
Капитан вошел в подъезд и огляделся.
Слева от входа был лифт, возле него — доска с объявлениями и строгими предупреждениями, справа — двери квартир первого этажа. На одной из этих дверей висела табличка:
«Правление ТСЖ».
Капитан толкнул эту дверь и оказался в небольшой полутемной комнате, где с трудом разместились два офисных стола с компьютерами. За этими столами сидели две женщины средних лет, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Только у одной были волосы ядовито-рыжего оттенка, а у другой — цвет волос был обычный, зато на веках наложены сиреневые тени.
— Здрасте… — проговорил Лебедкин, переминаясь на пороге. — С кем я могу поговорить?
— Здравствуйте, молодой человек! — ответила ему одна из женщин, та, с фиолетовыми тенями, оторвавшись от своего компьютера и с интересом разглядывая капитана. — А вы по какому вопросу? Если по поводу отопления, то Михаил Борисович будет только в четверг, а возможно, в пятницу, а если по поводу оплаты, то это к Раисе Павловне… — Она кивнула на свою соседку.
— Вы из какой квартиры? — осведомилась та, приглядываясь к капитану. — У вас коммунальные платежи оплачены? Если не оплачены, то я никаких справок…
— Я не из квартиры, — ответил тот, — я из полиции.
И он показал свое удостоверение.
Та женщина, которая заговорила с ним первой, протянула руку, взяла удостоверение и долго его изучала. Наконец вернула Лебедкину и проговорила:
— Мазаева, председатель ТСЖ. Это вы, наверное, по поводу квартирных краж? Мы насчет этого понимаем. Мы профилактическую работу постоянно ведем, всюду предупреждения расклеиваем, чтобы жильцы посторонних людей в дом не пускали и замки ставили надежные…
— Нет, я не по поводу краж! — прервал ее Лебедкин. — У вас проживает… проживала гражданка Лютикова?
— Квартира сорок шесть, — тут же сообщила рыжая женщина, судя по всему, бухгалтер.
— Да, верно, квартира сорок шесть, — подтвердил Лебедкин, сверившись со своим блокнотом.
— Приличная женщина, — сообщила бухгалтер, — задолженности по квартплате нет, всегда платит вовремя и сведения по расходу воды подает своевременно…
