— Но я никому ничего не расскажу! — заявил Лебедкин. — Я — могила!
— Я вам, конечно, верю… — смущенно проговорил Илья Антонович. — Но когда на кон поставлены такие большие деньги, одной веры бывает недостаточно…
— Что же делать? — нахмурился Лебедкин.
Он достал мобильный телефон и начал набирать номер.
— Кому вы звоните? — забеспокоился хозяин кабинета.
— Ангелине… Ангелине Васильевне. Может быть, она что-нибудь посоветует.
— Не нужно! — Илья Антонович всплеснул руками. — Не стоит ее беспокоить по таким пустякам! Ангелина Васильевна — это такая женщина… такая женщина…
— Так что — вы скажете мне, где можно найти этого фотографа?
— Скажу… — Начальник тяжело вздохнул. — Но вы обещаете мне, что об этом не узнают наши конкуренты?
— Конечно, не узнают! — заверил его Лебедкин. — Да как они могут узнать, если я с ними даже не знаком?
— О, вы их не знаете! Это такие хитрые люди — у них всюду есть свои глаза и уши! — и Илья Антонович обвел глазами свой кабинет, как будто действительно хотел найти в нем глаза и уши конкурентов.
— Ну ладно… — снова вздохнул он. — Раз вы друг Ангелины Васильевны — у меня нет от вас тайн. Наш очередной объект — это бывший завод сельскохозяйственных машин на Полюстровском проспекте. Он назывался «Красная Охта». Скорее всего, именно там находится нужный вам человек. Вам нужен его точный адрес?
— Спасибо, я его найду!
Лебедкин поблагодарил Илью Антоновича и покинул его кабинет.
Когда он уже был в дверях, шеф архитектурной фирмы проговорил ему вслед:
— Передайте привет Ангелине Васильевне! Это такая женщина, такая женщина…
— Непременно передам! — пообещал ему Лебедкин.
Выйдя на улицу, он достал телефон и позвонил Дусе.
Дусин телефон не отвечал, и он оставил напарнице текстовое сообщение:
«Приезжай на Охту. Завод сельскохозяйственных машин на Полюстровском проспекте. Наш подозреваемый, скорее всего, там».
Жарко в государевой спальне. Печь изразцовая чуть не светится от жара, а холопы дворцовые еще дров подбрасывают: знают, что любит жару государь Иван Васильевич.
Самого государя только что принесли из бани, где он четыре часа с лишним мылся-парился. Сам он ходить уже не может, не держат ноги самодержца. Мучают государя разные хворости, только в бане находит он от них облегчение.
Лечат государя лекари иноземные, чем только не лечат — но никакие снадобья не помогают.
Мало того, что мучают государя болезни и хворости — идет от него смрад невыносимый, словно заживо он гниет. Такой смрад, что те, кто с ним рядом стоят, едва не задыхаются. А показать это нельзя: увидит государь, что кто-то из ближних людей поморщился — не миновать ему опалы, а то и плахи.
Обмывают царя в бане настоями на ароматных травах, курят в его горнице дорогие иноземные благовония — но не помогают ни травы, ни курения.
И ведь не так и стар государь — всего-то пятьдесят четыре года. Вон, Иван Оболенский, воевода, как молодой, на коне гарцует, а ведь седьмой десяток ему. Отчего же на государя ополчились все эти напасти? За что ему это?
Большие дары дарит государь церквям да монастырям, особливо — любимому своему Кирилло-Белозерскому. Пока мог, пока были силы — ездил на богомолье, бил поклоны перед чудотворными иконами, надеялся, что молитва да щедрые даяния помогут, избавят его от телесной хворости, от страданий.
Не помогло.
Видать, слишком большие на нем грехи, слишком тяжкие. И то сказать — столько на нем крови христианской, сколько им душ загублено — счету нет. И среди тех душ — и святые отцы, и монахи, и священнослужители.
Минувшим летом приказал государь Богдану Бельскому, своему послушному псу, привезти в Москву колдунов и ведуний из языческой Лапландии. Думал, коли православные святыни не помогли, может, язычники помогут.
Привез Богдан финских да лапландских колдунов, те поглядели на государя, посовещались по-своему и сказали, что ничего не могут сделать, что государь уже одной ногой стоит в царстве мертвых, а оттуда обратной дороги нет. А только могут они сказать, когда за царем смерть придет.
И назвали колдуны сегодняшний день.
Сильно разъярился царь. Хотел сразу всех колдунов да ведьм предать лютой смерти — да потом передумал.
Сказал, что переживет тот день, который они назвали, и вот тогда уж точно их всех казнит, перед тем помучив, и над могилами их посмеется.
И вот, пришел сегодня тот день, который назвали язычники, а царь хоть и хвор, но жив.
Утром пришел Богдан Бельский в амбар, где сидели связанные колдуны, и сказал им, что настал день их смерти и что государь дарует им милость выбрать, какой смертью они хотят умереть — либо быть сожженными на костре, либо живьем закопанными в землю.
А колдуны и ведьмы на колени пали и стали Бельского просить, чтобы отложили их казнь до захода солнца.
Бельский и позволил — любопытно ему, как дело обернется. Может, и правда колдуны что-то знают.
Вокруг государевой постели столпились ближние люди, главные вельможи — Богдан Бельский, сыскного приказа глава, Борис Годунов, чернобровый красавец, царева сына шурин, боярин Шуйский, другие чины двора да боярской думы.
Стоят, перешептываются, пот вытирают, на царя поглядывают, гадают, долго ли еще?
Оглядывает их Иван Васильевич, вздыхает.
Никому не может он верить, ни на кого не может положиться. Что делать?
Тело его немощно, единственный законный наследник, царевич Федор, умом слабенек, а других всех Бог прибрал. Слухи ходят по Москве, что старшего своего сына, Ивана царевича, государь своей рукой убил, кованым своим посохом.
Земля опустошена — половина земли стоит пустая, ибо пахать ее некому. На проклятую Ливонскую войну потратил несчетно людишек и несметно денег, всю свою жизнь на эту войну потратил — и все впустую, все зазря. Проиграли ту войну, сколько исконно русских земель пришлось отдать проклятым шведам. Ну, и опричники, буйные головы, тысячами народ губили. Самые богатые, самые знатные города — Новгород да Псков — обезлюдели, опустели, не через врагов-супостатов, через цареву немилость…
Инок, что из Белозерской пустыни пришел в прошлом месяце, говорил, что от великих грехов у государя все его хворости и неудачи, стыдил государя, велел ему покаяться, постричься в монахи, грехи свои замаливать…
Послушал его государь, разгневался и велел тому болтливому иноку язык урезать, а потом запороть до смерти.
Страдает государь, мучается. Только в бане находит он от своих хворостей облегчение, да еще в сокровищнице.
