Элиза качается, и скользит, и вальсирует, а свет из резервуара тускнеет до матовой черноты – предупреждение, которое она с глазами, столь беззаботно закрытыми, не имеет шансов получить.
Креативная таксидермия
1
Только жар его собственных слез заставляет мужчину осознать охвативший его холод: закрытая дверь Ф-1 за спиной, катакомбный сквозняк из коридора, трупный лед пальцев, поднятых ко рту. Он бы засмеялся, если бы не плакал – центр всего этого Богоявления находится в яйце.
Столь большая часть его жизни была посвящена тому, что другие называют эволюцией, хотя сам он предпочитает термин «порождение»: бесполое рождение червей и медуз; морфогенез эмбриона после оплодотворения; другие пути, несть им числа, которыми идет жизнь, не обращая внимания на усилия человечества по стиранию разных видов с лица Земли.
Именно это он обычно говорит студентам.
Вселенная сгибается и разгибается по одним и тем же швам поколение за поколением, но что на самом деле движет жизнь – незапланированные складки, откровенные разрывы. Изменения, запущенные случайным событием тысячелетия назад, могут влиять на всех нас.
Он бы польстил этим молодым умам, сказав, что все они – пусть даже он единственный мигрант первого поколения в аудитории – совершенно экзотичны, дети фантастических мутантов.
Да, он ужасно смел, когда стоит на твердой почве, прячется за кафедрой, весь в меловой пыли. Но сейчас он в настоящем мире, занимается полевой, реальной работой. Тогда почему с каждым днем она выглядит для него все более и более фантастичной?
Его мать, когда он позволял себе замечтаться, использовала словосочетание leniviy mozg. Само собой, все обстоит иначе, его гиперактивный разум является причиной того, что он стал уважаемым ученым со всеми дипломами, ленточками, наградами, которые вроде бы так ценятся в реальном мире, хотя он не так в этом уверен.
Он мог бы оттащить уборщицу от резервуара, избавить от опасности, и все же он, трус из башни слоновой кости, просто выбежал из комнаты.
Часто он возвращается в «Оккам» по ночам, не в состоянии заснуть до тех пор, пока не проверит, в четвертый или пятый раз, показания приборов. Существо, он в этом совершенно уверен, не протянет долго в подобных искусственных условиях.
Однажды утром они нашли его плавающим брюхом вверх, точно сдохшую аквариумную рыбку, и Стрикланд принялся веселиться и хлопать в ладоши, в то время как он сам едва удерживался от слез.
Только тут, по ночам, он наконец понимает, благодаря чему существо живо до сих пор. Эта женщина – уборщица – поддерживает в нем жизнь не сыворотками и растворами, а силой духа.
Вытащить ее из лаборатории прямо сейчас – все равно что вонзить кинжал в еле бьющееся под чешуйками сердце.
Другие кинжалы вонзаются в его мягкую, розовую, жалкую человеческую ладонь. Это острый край манильской папки, объект невероятной важности несколько мгновений назад, ныне смятый до непотребного состояния.
Он расслабляет кулак и разглаживает папку.
Он не пойдет сегодня в Ф-1, чтобы проверить приборы, ему определенно не стоит туда заходить, не стоит разрушать ту материковую плиту веры, которую создает танцующая уборщица.
Сегодняшний визит он запланировал, чтобы проверить ранее собранные данные. Внутри манильской папки находится отчет, который он составил, очень сильно рискуя, отчет, который нужно закончить перед завтрашней встречей.
Приглушенные обрывки «Звездной пыли» проносятся через его череп, все еще прижатый к двери Ф-1. Он отталкивается и бредет прочь по коридору, сжимает папку крепче, не обращая внимания, как она режет плоть, чтобы напомнить себе, кто он такой и почему здесь оказался.
Он – доктор Боб Хоффстетлер, урожденный Дмитрий Хоффстетлер из Минска, СССР, и, хотя из его резюме можно заключить, что он ученый до мозга костей, его настоящая работа, настоящая причина, по которой он оказался рядом с существом, описывается совсем другими словами. Он – «крот», оперативный сотрудник, агент, информатор, саботажник, разведчик.
2
Если бы кто-то заглянул внутрь дома, который Хоффстетлер снимал на Лексингтон-стрит, то решил бы, что имеет дело с маньяком, который раскладывает обрезки ногтей по длине. Обстановка за пределами скромности, она даже не спартанская. Шкафы и навесные полки пустые и открытые, продукты, годные для длительного хранения, остаются в магазинных пакетах на складном столе, что находится посреди кухни. Скоропортящиеся в тех же пакетах оккупируют внутренности холодильника. Никаких шифоньеров в спальне, скромная одежда сложена на другом столе.
Он спит на раскладушке, а пузырьки с лекарствами выстроены в шеренги на унитазном бачке. Единственное мусорное ведро опустошается каждый вечер и отмывается раз в неделю. Никаких люстр, только голые лампочки, все абажуры сложены в коробку и отнесены в подвал.
Свет от этого резок, и, хотя прошли месяцы, как он живет здесь, он все еще вздрагивает, увидев собственную тень, пугается, что это агент КГБ, присланный сюда, чтобы прервать затянувшуюся миссию Хоффстетлера.
Поддерживая дом в подобном состоянии, он затрудняет установку «жучков», камер и прочих шпионских устройств. Он не имеет причины считать, что ЦРУ село ему на хвост, но каждое воскресенье, когда другие мужчины открывают пиво и смотрят спорт по ТВ, он с помощью шпаклевочного ножа проверяет все щели, окна, вентиляционные отверстия, а затем предпринимает специальную акцию – нечто вроде семейного пикника: разбирает и собирает обратно телефон.
Телевизор и радио – лишняя ноша, он в них не нуждается, поэтому он потрошит телефон в тишине, останавливаясь, чтобы почитать книги, взятые в библиотеке. Хоффстетлер возвращает их, не важно, закончив или нет, каждое воскресенье.
Понадобилось ошеломляющее зрелище уборщицы – он опознал ее как Элизу Эспозито, – танцующей перед существом, чтобы он осознал печаль своего одинокого существования.
Сегодня его рутинная возня с планками пола выглядит хуже чем бессмысленной. Кажется ошибкой, рождает отвращение.
Ошибка – это поучения родителей, училок в школе, священнослужителей.
Ученые не нуждаются ни в чем подобном.
Но все же в горле его стоит комок, словно он подавился рыбьей косточкой, и это уверенность в том, что увиденное прошлой ночью меняет все. Если существо способно чувствовать веселье, привязанность, заботу – а все три заметны в его хроматическом потоке, – тогда никакие национальные или иные интересы не дают права держать его тут словно на горелке Бунзена.
Если посмотреть назад, то все его собственные эксперименты, проведенные с научной осторожностью, выглядят ошибкой.
На волне разных эмоций существо прибыло сюда, на Восточное побережье, в «Оккам», и Хоффстетлер гадает: вплелась ли в лавину этих эмоций хотя бы нотка стыда?
Полость под одной из планок скрывает паспорт, конверт с наличностью и смятую манильскую папку. Хоффстетлер забирает папку, слышит гудок такси и торопливо ставит планку на место.
