Всегда одно и то же: звонок в определенное время, звучащая в трубке кодовая фраза, он бросает все, чем занимался, придумывает оправдания для Дэвида Флеминга; затем варится в кислоте тревоги до нужного времени, вызывает такси, забирается внутрь и записывает имя водителя в блокнот, чтобы убедиться, чтобы никто не вез его дважды.
Сегодня таксист именуется Роберт Натаниэль Де Кастро, и Хоффстетлер гадает, не зовут ли его друзья «Боб»? Какое еще американское имя так легко выпадает из памяти?
Мимо аэропорта, по мосту через Бэар-крик, оставив в стороне верфи в тени «Бетлехейм Стил»; промзона не то место, куда может направиться мужчина в костюме. Халат Хоффстетлера сегодня уступает место обычной двойке, неприметность – единственная маскировка.
Он убирает павлиньи перья ученого и отвлекает Роберта Натаниэля Де Кастро скучной болтовней и обычными чаевыми. Он шагает к складу, выжидая, пока машина уедет, закладывает вираж между контейнерами и мимо хранилища для транзитных грузов, через железнодорожные пути и назад вокруг тридцатифутовой груды песка, чтобы убедиться: никто не идет следом.
Ему нравится сидеть именно на этом бетонном блоке, он стучит по нему пятками, словно скучающий мальчишка из Минска.
Затем клуб пыли, напоминающий китайского дракона, плывет над дорогой, и гравий хрустит под шинами, точно ломающиеся кости. Громадный «Крайслер» появляется в поле зрения, черный как трещина в леднике, с хромированной решеткой радиатора, что блестит словно ртуть, хвостовые «плавники» на багажнике режут поднятую колесами пыль.
Хоффстетлер слезает с бетонного блока и вытягивается перед урчащим зверем, едущим через то, что папа назвал бы словом gryaz. Дверь со стороны водителя открывается, и появляется тот же человек, что и всегда, обтянутая дорогим костюмом бизонья фигура.
– Ласточка гнездится на подоконнике, – говорит Хоффстетлер.
– И орел… – русский акцент очень груб. – Орел…
– Орел когтит жертву, – бурчит Хоффстетлер, хватаясь за дверную ручку цвета серебра. – Какой смысл использовать кодовую фразу, если ты даже не можешь ее запомнить?
3
«Крайслер» везет его через город, словно челн Харона по реке Стикс.
Бизон, как Хоффстетлер привык называть водителя, никогда не выбирает самый короткий путь. Сегодня он едва не доезжает до Кемп-Холаберд, огибает городскую больницу, изображает ломаную лесенку с помощью кладбища на Норд-стрит и только потом рушится как наковальня на Вест-Балтимор.
Leniviy mozg Хоффстетлера находит на мрачных серых улицах грязь, доказательство того, что космологическая организованность имеет место во всем, от крошечных частиц до невообразимых галактических скоплений. Отсюда вывод, что он не более чем ничего не значащий микроб, играющий ничтожную роль в истории.
Такова, по крайне мере, его молитва.
Они паркуются прямо перед русским рестораном «Черное море».
Это всегда казалось ему глупым: зачем таинственные телефонные звонки, кодовые фразы, запутанный маршрут по городу, если всякий раз он заканчивается тут, в этом заметном, украшенном зеркалами, золотом и алым плюшем заведении, где малахитово-зеленые скатерти украшают филигранно изготовленные матрешки?
Бизон придерживает дверь и шагает за Хоффстетлером внутрь.
Еще рано, «Черное море» пока не открылось, с кухни доносится негромкий шум. Официанты сидят, курят вокруг стола, три скрипача настраивают струны, наигрывая «Ochi chernye». Острый запах уксуса смешивается со сладостью только что испеченных пряников.
Хоффстетлер проходит мимо туалетов, мимо висящего на двери плаката, выпущенного Эдгаром Гувером, чтобы побудить эмигрантов сообщать о случаях «шпионажа, саботажа и подрывной деятельности».
Это такая шутка для своих – тут, в спрятанном от посторонних глаз уголке ресторана, освещенный лунным сиянием огромного аквариума, где копошатся крабы, ожидает Лев Михалков.
– Боб, – говорит он.
Михалков предпочитает говорить с Хоффстетлером по-английски, чтобы практиковаться в языке, но слышать от него свое американизированное имя невыносимо – возникает ощущение, что тебя подвергают обыску. Ничего случайного в том, что Михалков произносит имя скорее как Бууб – это наверняка такая же замаскированная пощечина, как и плакат ФБР.
По сигналу музыканты устремляются к ним, точно журналисты к жертве, обмениваются кивками и начинают играть.
Одно из преимуществ «Черного моря» в том, что тут невозможно подслушать.
Хоффстетлеру приходится говорить громче:
– Я уже просил, Лев. Пожалуйста, называй меня Дмитрий.
Считайте это трусостью, но Хоффстетлеру легче держать две свои личины отдельно друг от друга.
Михалков кладет в рот блин с копченым лососем, сметаной и икрой и начинает неспешно жевать. Хоффстетлер понимает, что разглаживает положенную на стол манильскую папку, он думает, как быстро это животное, используя всего один искалеченный звук, низвело собеседника до позиции робкого просителя.
Лев Михалков – четвертый связной, с которым он имеет дело.
Неохотное участие Хоффстетлера в шпионских делах началось на следующий день после того, как он получил диплом в МГУ, когда люди из НКВД неожиданно проявили к нему внимание. Они накормили его, голодного студента, прекрасным обедом, а на десерт предложили некоторое количество государственных секретов, рассказали о командах, работающих над запуском спутников в космос, с продвинутыми образцами химического оружия, о том, что преданные Советам люди проникли в атомную программу США.
Фактически они напичкали его ядом, и Хоффстетлер был бы все равно что мертв, не прими он противоядие, а именно предложение о сотрудничестве.
Когда война закончилась, сказали ему, Америка начала просеивать Евразию в поисках светлых голов. И кто скоро попадется им в лапы? Дмитрий Хоффстетлер!
Ему предстоит охотно пойти на сотрудничество, стать добрым американцем. Ничего страшного в этом нет, пообещали ему, никаких пистолетов с глушителями и капсул с отравой, ему оставят свободу следовать профессиональным предпочтениям, ведь кое-что интересное может найтись в любой сфере, надо только как следует поискать.
Хоффстетлер не решился спросить, что будет в том случае, если он откажется. Говорившие с ними упомянули papa и mamochka, и так, что сомнений не осталось: энкавэдэшники используют любые средства воздействия.
Услышав просьбу, Михалков только пожимает плечами.
После Бизона он смотрится не особенно впечатляюще, а еще ему, похоже, нравится делать себя меньше, и для этого резидент и садится перед огромным аквариумом. Михалков похож на раскладной нож, вроде бы компактный и неопасный, в аккуратном костюме с бутоньеркой, с коротко подстриженными седыми волосами, но способный выбросить острое лезвие в любой момент.
Он проглатывает блин, а краб за его спиной так вытягивает клешню, что та словно торчит у Михалкова из уха. Связной скользит ладонью по папке, разглаживает морщинки, словно мать, собирающая в школу непокорное чадо, и начинает просматривать документы.
