– Prosti menya, pozhaluysta, – шепчет он. – Я сожалею.
Подкрашенная золотом вода колышется словно поле пшеницы.
– Ты не понимаешь меня, я знаю. Я привык к такому. Мой настоящий язык, голос… русский, никто не может понять его. Разве мы не похожи хотя бы в этом смысле? Возможно, если я буду говорить с достаточным чувством, то ты меня поймешь? – Хоффстетлер хлопает себя по груди. – Я тот, кто потерпел неудачу, имея дело с тобой. Тот, кто не смог спасти тебя. Несмотря на дипломы, что лежат в одной из коробок. Несмотря на все звания, что присоединяют к моему имени. Все это представляет меня… интеллигентным, разумным. Но что такое разумность? Умение вычислять, рассчитывать? Или в истинной разумности содержится и моральный компонент? С каждой проходящей минутой я все сильнее верю, что дело в этом. И еще верю, что я глуп, глуп, очень глуп. Цепи, резервуар – все это твоя расплата за спасение моей жизни. Знаешь ты, что сделал? Можешь ли ты чуять это в моей крови? Бритвенные лезвия были у меня уже наготове. Потом они нашли тебя, существо из сказок Афанасьева, которые я читал в детстве. Истории о волшебных животных, странных чудовищах. Именно тебя, мой дорогой девонианец, я ожидал встретить всю мою жизнь. И встреча могла быть удивительной. Понимаю, что слова мои холодны и сухи, и столь многое я хотел бы показать тебе, может быть, развеселить тебя. Но встреча получилась ужасной. Ты даже не знаешь моего имени.
Хоффстетлер улыбается собственному отражению, смутной золотистой форме на поверхности воды.
– Мое имя – Дмитрий. И я очень рад встретиться с тобой.
Всхлип рвется из груди, горячие слезы текут по щекам в таком количестве, словно он уколол себя шприцем Михалкова и это его внутренности сейчас растекаются в кашу. Хоффстетлер опирается на бортик и смотрит, как слезы падают на поверхность бассейна.
Крохотный дождь. Первый в Балтиморе за многие месяцы.
Вода разрезана напополам, рука девонианца скользит вперед точно акула, когти подобны жемчужным плавникам. Хоффстетлер отшатывается, соскальзывает с бортика. Только бояться нечего, девонианец в трех футах, подплыл ближе, не издав ни звука, и уже отдергивает конечность.
Хоффстетлер, задержав дыхание, наблюдает, как существо подносит пальцы ко рту, кладет один на язык.
Девонианец пробует его слезы.
Хоффстетлер знает, что ему жутко повезло – никто не вошел в Ф-1 в этот момент. Его челюсть отвисает, из горла рвется молчаливый вопль, мокрое лицо пылает, все тело содрогается.
Двойные челюсти девонианца скрежещут, словно перемалывая единственную слезу, и глаза мягчают, из металлического золотого становятся небесно-голубыми. Существо распрямляется над водой, неведомым образом бросая вызов гравитации, и кланяется Хоффстетлеру.
Другими словами это не описать.
Затем тихо уходит в бассейн, его сетчатая нога изгибается в жесте, который можно понять и как «спасибо», и как «прощай».
Или «прощаю»?
22
Сидеть за рулем «Кэдди» – это сладкий сон, шины словно не касаются мостовой, они едут по облакам, по тем завиткам, что поднимаются от его сигареты. На каждом светофоре он сам и его машина становятся объектом вожделеющих взглядов со стороны девчонок.
Стоит ему открыть дверцу, как они сами набьются внутрь.
Радостно, по своей воле и готовые к подчинению, к тому, что их место – сзади.
Американская мечта, а ведь Стрикланд думал, что она потеряна, сгинула в одной из коробок во время переезда. Но умные парни из Детройта создали ее, используя металл. Все, что тебе нужно, мистер, это предоставить бабло, и она твоя.
На территории «Оккама» много мест для парковки, но он выбирает то, что в самом конце, чтобы каждый, кто будет заезжать или выезжать, обязательно увидел его «Кадиллак».
Даже автобусы, привозящие служащих, будут вынуждены проехать мимо.
Он выбирается из машины, приседает рядом с ней на корточки, оценивая великолепие цвета морской волны. Пятно грязи рядом с колесом, еще пятно на радиаторе. Стрикланд достает носовой платок и трет металл до тех пор, пока тот не начинает сверкать.
Он чувствует себя куда лучше, чем этим утром.
У Лэйни есть некий секрет, это неприемлемо, но машина помогает выдержать. Машина – это частичное решение.
Стрикланд достает пузырек с таблетками и вбивает несколько штук в рот.
Второе решение, куда лучше, ждет в «Оккаме».
Его настроение настолько хорошее, что он не делает замечания уборщикам, курящим над загрузочной эстакадой. Увидев его, они бросают окурки и разбегаются. Стрикланд ухмыляется.
И что? Позволим рядовым сотрудникам немного стравить пар.
Он даже подхватывает швабру, оставленную одним из них, и приставляет к стене. Входит в «Оккам» с помощью своего пропуска и ковыляет через полный народу холл. Ученые, администраторы, ассистенты, уборщики. Неужели все они таращатся на него? Стрикланд уверен, что да.
И почему нет? Он ощущает себя таким же большим и сияющим, как «Кадиллак». Пожирающим дорогу и все, что на ней.
Второе решение – это Элиза. Она не появится здесь до полуночи.
Стрикланд подождет, он сохранит бодрое расположение духа и ясность мыслей. Хватит таблеток на сегодня.
Каждая задача, за которую он берется, пропитана предвкушением: он стирает пыль с мониторов наблюдения тем же нежным движением, каким он оглаживал «Кэдди», выслеживает Хоффстетлера – глаза у того опухшие, – чтобы похвастаться будущей вивисекцией, находит коробку и начинает собирать в нее вещи со стола.
Он представляет, как «Оккам», да и весь Балтимор уменьшаются в зеркале заднего вида. Вашингтон за горизонтом. Сидит ли рядом с ним Элиза? Если Лэйни ходит налево за его спиной, почему он не может поступить так же? Он и Элиза будут ехать до тех пор, пока генерал Хойт окажется не в состоянии поймать их.
В двенадцать пятнадцать он нажимает интерком.
– Могли бы вы найти мисс Эспозито и отправить в кабинет мистера Стрикланда? Я тут рассыпал кое-что.
Рассыпал.
Он оглядывается, находит пакет леденцов, ему ведь не нужно больше леденцов. Пока он не откажется от таблеток совсем – точно не нужно. Стрикланд хлопает по пакету. Смотрит, как зеленые пластинки разлетаются по углам. Вполне энергично, очень далеко.
Что, если она не купится на это?
Он смеется и чувствует, как подводит живот. Он нервничает.
Он не нервничал по поводу женщин очень давно.
Единственный удар в дверь, Стрикланд надевает на лицо улыбку и поднимает взгляд: вот и она, проворная, точно школьница, и облаченная в серый наряд уборщицы. Швабра в руке точно посох бо, а подбородок опущен в классической позе недоверия.
Он чувствует холодок коренными зубами. Его усмешка похожа на волчий оскал? Он старается исправить это, и все выглядит как попытка ослабить натяжение резиновой ленты. Она все еще может выстрелить, ударить через комнату, если он не будет вести себя осторожно.
