После удаления кусков засохшей грязи они с помощью жидкости для мытья посуды разобрались с въевшейся пылью и пустили в ход глину – старый трюк, который знают опытные уборщики. Джайлс влез в это дело, не сняв твидовый жилет, в котором он сидит за рисунками, а на лицо водрузил обычный свой прищур.
Но на улице, на свежем весеннем воздухе он выглядит так, словно избавился от тюремных оков. Воскресное солнце мягко гладит его лысину, а когда последний раз он выходил куда-то без парика?
И, глядя на Джайлса, Элиза чувствует себя счастливой.
Она думает, что он выглядит иначе в этот уикенд, все колебания оставили его. Пусть это будет хороший день, молит она, пусть даже последний для них вместе перед арестом, приговором или пулей в сердце.
У Элизы нет времени, чтобы разглядывать Джайлса, ее руки оттягивает очередная ноша из молочных бутылок, тщательно вымытых и наполненных водой. Она забирается в грузовичок, в то пустое пространство, что появилось, когда из «мопса» выкинули все, находившееся позади передних сидений. Позволяет бутылкам раскатиться, а затем втыкает одну за другой в ящик, проложенный одеялом.
Они клацают и хлюпают; что-то похожее творится и у нее в желудке.
Элиза садится, прислоняясь к стене, грудь ее тяжело вздымается.
– Да, отдохни немного, – Джайлс улыбается, оторвавшись на миг от работы. – Трудишься слишком усердно. И беспокоишься тоже чрезмерно. Через несколько часов, моя дорогая, все будет так или иначе закончено. Сосредоточься на этом решающем факте. Единственная вещь, в которой я уверен, – неуверенность сложнее всего переносить.
Элиза улыбается, сама удивляясь, что способна на это.
Она показывает: «Ты закончил пропуск?»
Джайлс наносит последний штрих, обмывает кисточку и аккуратно кладет на баночку с краской. Из бумажника он достает ярко раскрашенную карточку и протягивает Элизе словно меч гардой вперед.
Элиза берет ее, осматривает, а затем вытаскивает свой документ из «Оккама» для сравнения. Вес и текстура совсем другие, хотя если карточка окажется в чужих руках, то их дело в любом случае провалено. С другой стороны, пропуск так же убедителен, как любая работа Джайлса, особенно учитывая, что он никогда такого не делал, а закончил за день.
Она показывает имя на пропуске: «мистер Паркер»?
– Я подумал, что это хорошее, вызывающее доверия имя, – Джайлс усмехается. – Откровенно говоря, друзья зовут меня Майк.
Элиза изучает детали и с улыбкой сигнализирует: «пятьдесят один год»?
Джайлс изображает уныние:
– Нет? Даже с волосами? Что насчет пятидесяти четырех? Один штрих, и все. Добавляем три года.
Элиза делает гримаску, Джайлс протягивает руку и забирает у нее карточку. Аккуратно оглаживает кисточку, чтобы ее волоски сошлись в точку, и проводит на пропуске тончайшую линию.
– Вот так. Пятьдесят семь. На большее я не согласен. И не будьте столь грубы, юная дама, со старым добрым Майком Паркером.
Он рисует дальше, хмурясь напоказ.
Элизу едва не тошнит от нервного напряжения, словно качает на невидимых волнах, и все же она чувствует, как ее окутывает дружеское тепло, внутренности «мопса» становятся самым комфортным местом в мире. Большую часть жизни она была одинока, но здесь и сейчас, в эту секунду мир являет ей доказательство: все может обстоять иначе.
Если их поймают через несколько часов, то Элиза точно будет жалеть, что не сможет поблагодарить Зельду – за ее желание помочь. Элиза не может ее впутывать; если ее и Джайлса поймают, то Зельда должна оказаться ни при чем.
Ужасное чувство – отталкивать подругу.
Но Элиза думает, что именно так она должна вести себя, чтобы отплатить за много лет лояльности.
Джайлс начинает убирать свои «инструменты», и она возвращается к грубой реальности. Элиза выбирается из грузовичка, щурится на опускающееся к горизонту красное солнце.
– Я горжусь тобой.
Она смотрит на Джайлса: он сгорбился, прополаскивает кисточку, лицо почти утонуло в багровом сиянии, но она может разобрать, как добро и заинтересованно он смотрит на нее.
– Что бы ни случилось, – говорит он. – Я стар. Даже мое альтер эго, Майк Паркер, тоже стар. Что может подобный риск изменить в нашей идущей к завершению жизни? Ничего. Но ты молода. Жизнь раскинута перед тобой подобно сочной глади Атлантики. Только посмотри на себя. Ты не боишься!
Элиза позволяет себе принять комплимент, поскольку она в нем нуждается, и затем, чтобы изменить атмосферу, важно улыбается и сигнализирует напыщенными движениями.
Джайлс хмурится.
– О, ты боишься? Очень боишься? Только не говорит мне этого! Я в ужасе!
Преувеличенный надуманный страх уменьшает настоящий, позволяет с ним справиться. Элиза улыбается, совсем иначе, с благодарностью, и отступает на шаг, чтобы изучить результат трудов Джайлса, залитый ныне мелодраматическим оранжево-фиолетовым светом заката.
Она задерживает дыхание.
Поддельный пропуск – это одно, но мошенническая надпись на зарегистрированном транспортном средстве – совсем другое, это иной уровень наглости: «МИЛИСЕНТ ЛАУНДРИ».
Буквы нанесены на блестящую дверь «мопса», и та превращается в бассейн, и Элиза падает в него и тонет, тонет до тех пор, пока не обретает возможности существа, не начинает дышать и плавать, не бултыхаться на поверхности как яйцо в кипятке, но мчаться через яростные потоки. Узкий, грязный переулок, погруженный в смрад гниющего попкорна, не исчезает, и все же она верит, что может чувствовать, как целый океан возможностей стекается в точку, превращаясь в его ожидающее лицо.
Время пришло.
26
Крышечка от бутылки выскальзывает из потных пальцев, скачет по плиткам пола, исчезает за унитазом. Хоффстетлер хочет встать на колени, найти и ликвидировать ее. Один из уборщиков найдет ее, один из ученых снимет с нее отпечатки пальцев, и Стрикланд, вооруженный электрохлыстом, схватит беглеца за шею раньше, чем тот нырнет в «Крайслер» Бизона.
Но времени нет: близки тридцать минут между ночной и дневной сменами, самый суматошный момент в «Оккаме», так что Хоффстетлер должен успокоиться, смирить дрожь в руках и сделать это.
Не для себя.
Он сделает это ради детей, чьи жизни оказались разрушены благодаря тем медицинским исследованиям, в которых он принял участие.
Девонианец некоторым образом тоже подвергшийся насилию ребенок.
Хоффстетлер может избежать лап отчаяния и в конце концов найти порцию искупления. Он срывает упаковку со шприца, удаляет колпачок с иглы, смывает то и другое в унитаз.
Рев воды сливается с грохотом пульса в ушах.
Капли пятнают его лицо и руки точно язвы, когда он погружает иголку в ампулу и начинает тянуть. Серебристый раствор неторопливо заполняет емкость, блестят искры. Хоффстетлер знает закон природы: столь красивая субстанция должна быть смертоносной.
