– Вернись и постучи, – говорит Стрикланд.
Это бессмысленные слова, и Хоффстетлер, его настроенный на смысл мозг отвергает их, словно компьютер – битые данные, и еще он делает нечто очень плохое. Останавливается. Прямо перед стеной из мониторов, они ослепляют его, изливают потоки душного серого света.
Он поднимает руку, закрывая глаза, ту самую, в которой секунду назад был шприц. Теперь она пуста, мягкая, вялая, безвредная штуковина.
– Что?
– Протокол, Боб, – говорит Стрикланд. – Я знаю, как ты уважаешь протокол.
– Я хотел… дать тебе еще один шанс…
– Мне? Дать? Боб, я тебя не понимаю. Но ты можешь мне все объяснить, конечно. Только вернись к двери и постучи.
32
Не разумный автомобиль сам по себе, а обнаженные шины, ставшие частью Джайлса, катят прочь от шлагбаума, он ощущает каждый камушек и всякую трещину. Конечно, охранник махнул, велев ему проезжать, не рассматривая пропуск, обманутый рисунком на двери.
Но у шлагбаума все всегда было легко, разве не так?
Джайлс сбрасывает скорость до черепашьей, когда огибает угол, читает указатели на стенах. Протирает запотевшее ветровое стекло, ага, вот и она, загрузочная эстакада. Пытается сглотнуть ком страха, но горло словно наждачная бумага.
Он едет между желтыми линиями, и тут в свете фар появляется другой охранник, вскидывает ладони. Крутит пальцем в воздухе, и Джайлс обзывает себя имбецилом. Действительно, кто же он еще, ведь подъехать к эстакаде нужно задом?!
Вытирает пот со лба, переключает передачи и сдает назад, к точке разворота. Ситуация – хуже не придумаешь, он предпочел бы лишнюю милю публичному унижению параллельной парковки, а теперь в предрассветном сумраке он должен въехать задом в узкую щель, и все это на глазах у охранника?
Джайлс смотрит в зеркало заднего вида – там мерцает подозрительный красный глаз сигареты. Снова переключает передачу, хватает руль и молится богам «Дженерал моторс» о небольшом чуде.
33
– Итак, как дела, Боб? Входи. Что я могу сделать для тебя этим утром?
Хоффстетлер чувствует себя униженным ребенком, в точности тем, кем его и хочет выставить Стрикланд.
Десять или двенадцать раз Хоффстетлер постучал в дверь, и все это время Стрикланд ухмылялся, и все это время потеряно.
Он отступает перед пульсирующим сиянием мониторов, ничего не соображает от страха, настолько потерял равновесие, что, пихая руку в карман, царапает палец об иголку шприца. Паника заставляет его шипеть через стиснутые зубы, давиться словами, держать улыбку едва не силой.
– Я просто… хотел убедиться… что ты… хотел справиться с этим…
– Вот тут у нас приказы генерала Хойта, – Стрикланд поднимает документ, «украшенный» схемой: набросок, на котором Образец выглядит как разделанная мясником туша. – Я просто их передаю. И это значит, что через два часа сорок пять минут с этого момента мы с тобой как добрые американцы должны выпотрошить эту рыбину. Прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Но подумай о другом. Япошки, гансы, китайцы. Все они разумные существа, разве нет? Но мы чертовски легко убиваем их тысячами.
Хоффстетлер представляет, как он прыгает через стол, он знает, что до этого может дойти. Неуклюжий акт, но подобного от мужчины его возраста никто не ждет, и эффекта неожиданности может хватить.
Стрикланд поднимет руку, чтобы защититься, или отвернется, но это все неважно. Игла воткнется куда угодно.
Ноги Хоффстетлера напрягаются, он ловит малейшее движение со стороны врага. Возможно, его глаза привыкли к тому, чтобы замечать антропоцентрические детали любого размера, начиная от ресничек простейших.
Прямо за головой Стрикланда, на седьмом мониторе, изображение аккуратно сползает вниз, и вместе с ним уползает грузовичок из прачечной, остается только пустое черное небо над ним.
Хоффстетлер выпускает шприц.
Неразборчиво отвечает, что он присоединится к Стрикланду во время операции, а внутри громыхает хор «Slav’sya, Otechestvo nashe svobodnoye», гимн Советского Союза. После восемнадцати лет одинокой битвы ему присылают подкрепление.
34
Элиза бежит в сторону прачечной.
Все произошло как надо: «мопс» подъезжал к эстакаде, так сильно вихляя задом, что охранник не выдержал, ринулся к нему, размахивая руками, и этого времени ей хватило, чтобы подпереть камеру наблюдения и благополучно исчезнуть в недрах «Оккама».
Ее запястье задевает край огромной промышленной ванны, она затыкает сток, открывает горячую и холодную воду. Хватает полотенца из бака и швыряет их под струю.
Элиза и Зельда годами насмехались над ЛПК Флеминга, но сейчас она готова его обнять за это: расписание въелось в ее мозг так, что она помнит его до минут даже сейчас, в мгновение величайшего ужаса.
Она хватает намокшие полотенца, тяжелые, словно комья грязи, и наваливает на ближайшую тележку. Элиза движется так быстро, как только может, ее униформа намокает, но ей все равно.
Тележка наполовину полна, она выключает воду, вцепляется в рукоятку и толкает. Тележка не сдвигается с места.
Ее костный мозг превращается в лед.
Элиза пытается снова, оскалив зубы, напрягая мускулы, упираясь кроссовками. Первый дюйм дается тяжелее всего, но тележка сдвигается, колеса делают одно вращение, второе. Ее сердце бьется чаще, но тут же снова пропускает удар: это та тележка, что пищит и воет, словно мартовский кот, и нет времени, чтобы заменить ее.
35
Джайлс отшатывается, услышав стук в окошко.
Охранник делает круговое движение ладонью, и Джайлсу некуда деваться, он повинуется. Крутит ручку, опуская стекло, и лицо охранника проступает четко и явственно: заспанные карие глаза, взлохмаченные усы, волосатые уши.
Он хмурится, наводя фонарик на Джайлса, и тот вздрагивает от нахлынувших воспоминаний: двадцать два года назад, во время ночной облавы в гей-баре, результатом которой стало его увольнение из «Кляйн&Саундерс», все эти усатые копы хлестали лучами света точно дубинками.
– Ты не похож на работника прачечной, – говорит охранник.
– Спасибо, – так должен говорить водитель, никаких «благодарю вас».
Охранник не понимает шутки.
– Пропуск, – бурчит он.
Джайлс улыбается так широко, что почти верит – зубы начнут выпадать изо рта. Делает вид, что роется в поисках бумажника, и надеется, что охранник, усталый и замерзший, забудет о своих подозрениях.
Но тот молчит, и Джайлс вынужден протянуть свой документ.
Он держит пропуск так, чтобы охранник мог видеть его, не взяв, только это не срабатывает. Быстрое движение, и подделка в руках охранника, и тот уже не выглядит таким сонным.
Свет фонаря пробивает пропуск насквозь, Джайлс почти может видеть сквозь него, а охранник скребет ногтем семерку, не так давно переделанную из единицы, чтобы состарить Майкла Паркера.
