Однако невзирая на богатства, которыми их осыпали, лейны были преданы только богине, которой они служили, а не людям, столь щедро платившим за их внимание. Существовали правила, диктовавшие поведение лейны, определенные ритуалы, традиции, праздники, которые следовало соблюдать и почитать. Мужчина не мог запросто явиться в храм, швырнуть на прилавок мешок со звонкими аннурскими солнцами и потребовать, чтобы его обслужили. Так это не работало, по крайней мере если верить историям, которые слышал Каден. Даже императоры должны были относиться с почтением к служанкам богини.
– Адив не может этого сделать, – сказал он. – Он, может быть, и мизран-советник, но он не властен над храмом Сьены.
– Может, – отозвалась Тристе, энергично кивая. – Ты его не знаешь. Он может!
Она села на кровати, плотно прижав одеяло к груди.
– Что ж, я прослежу за тем, чтобы он этого не сделал, – твердо ответил Каден. – Все очень просто. Я позабочусь о том, чтобы Луетте – твоей матери – не причинили вреда.
Он произнес это с большой уверенностью, искренне надеясь, что его слова окажутся правдой.
Впервые за все это время на обращенном к нему лице Тристе появилось нечто, напоминающее надежду. Это чувство было глубоко погребено под страхом, недоверием и сомнениями, но оно в ней было. У Кадена потеплело в груди, когда он это увидел.
– Как Адив… отыскал тебя? – медленно спросил он.
Тень пробежала по лицу Тристе, но она ответила с готовностью:
– Я выросла при храме. Всю свою жизнь я жила там.
Плавным движением руки она убрала с шеи прядь черных волос, открыв татуировку в виде ожерелья – по крайней мере, это выглядело как татуировка, хотя Каден никогда не встречал настолько тонкой работы.
– Что это? – спросил он.
– Это значит «рожденная от богини», – ответила Тристе.
Каден покачал головой: он впервые слышал это выражение.
– Моя мать всегда говорит: «Мужчины хотят блаженства без обременений». К нам в храм приходят только богатые люди, и они хорошо платят, но у каждого из них есть имя и владения. У них есть собственные, настоящие дети, о которых они должны заботиться.
Кадену показалось, что он уловил в этих словах нотку горечи, однако девушка продолжала, не опуская глаз:
– Лейны соблюдают меры предосторожности; моя мать показала мне все нужные травы и снадобья… – Она слегка покраснела и поспешно добавила: – Хотя я в них и не нуждалась, она все равно научила меня, просто ради уверенности. Как бы там ни было, даже если ты осторожна, иногда это все равно происходит – иногда лейна зачинает от мужчины и рожает ребенка. Тогда у нее есть выбор: она может либо убить новорожденного, либо отметить его как рожденного от богини.
Она снова дотронулась до татуировки у основания своей шеи, словно желая убедиться, что она еще там.
Каден начинал догадываться, к чему все это ведет; если вдуматься, это казалось вполне логичным.
– Рожденные от богини принадлежат Сьене. Мы никогда не сможем ничем владеть или что-то унаследовать, никогда не сможем претендовать на имена наших отцов. Большинство из нас даже не знают, кто их отцы!
Она раздраженно, по-девчоночьи повела плечами – движение, которое казалось несколько неуместным после деловитого описания политической ситуации, стоящей за ее общественным положением.
– Итак, – мягко, но настойчиво подтолкнул ее Каден, – Адив пришел в храм, чтобы найти… – он чуть было не сказал «подарок», но в последний момент исправился, – …лейну, и ты оказалась той, кого он выбрал.
– Нет. Ну, то есть да. – Тристе прикусила губу. – Но я не лейна. Моя мать никогда не хотела, чтобы я служила богине.
– Но ты ведь была воспитана при храме, – недоуменно сказал Каден.
– Меня воспитывали при храме, потому что больше было негде. Но она всегда говорила, что если я буду старательно учиться и стану настоящей дамой…
Тристе замолчала и опустила глаза на свое одеяло, словно впервые вспомнив про свою наготу, потом упрямо продолжила лишь слегка дрогнувшим голосом:
– Если я научусь вести себя как настоящая дама, то мой отец может взять меня к себе. Не как свою дочь, – поспешила добавить она, словно испугавшись, что Каден может сделать ей выговор за подобную мысль. – Конечно, он никогда не признает меня; но он может приблизить меня к своему двору, может быть, в качестве служанки или кого-нибудь еще.
Кадену это предположение показалось маловероятным. Побочные дети всегда несут в себе опасность, даже если это девочки и даже если у них есть татуировка. У такой прекрасной молодой женщины, как Тристе, наверняка будут десятки ухажеров, и если один из них женится на ней, а потом поймет, что она дочь могущественного вельможи…
– Я изучала в храме низшие искусства, – продолжала она, не зная, о чем он думает, – но мать не хотела, чтобы меня посвящали в высокие таинства.
– Высокие таинства? – заинтересованно переспросил Каден.
Тристе снова порозовела.
– Искусства телесных наслаждений, – объяснила она, опустив глаза. – Все девушки в храме изучают низшие искусства – танцы, пение и все прочее, – но нельзя стать лейной, не проведя годы в изучении высоких таинств. Моя мать говорит: ты можешь петь хоть до хрипоты, но это не то, за что платят мужчины.
– Так ты еще ни разу… не делала… этого? – спросил Каден, втайне проклиная себя за неуклюжесть.
Тристе покачала головой.
– Нет. Моя мать не хотела… Нет.
Она замолкла, уставившись на свои ладони, словно видела их впервые.
Прежде чем она успела добавить что-либо еще, ее прервал шорох, донесшийся с задней стороны шатра. Широко раскрыв глаза, она поднесла палец к губам. Каден кивнул. Возможно, это был просто ветер, однако ему на память моментально пришли Пирр Лакатур и ак-ханат. Мисийя Ут, хотя и был эдолийцем, был всего лишь человеком; он не мог следить за всеми сторонами павильона одновременно.
Каден сделал настойчивый жест, указывая Тристе на ее упавшее платье – ее нагота несомненно делала их обоих более уязвимыми. Пока девушка одевалась, он принялся шарить взглядом вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие. За пояс его балахона по-прежнему был заткнут короткий нож, но это казалось недостаточным для защиты. Можно было попробовать отбиться одним из шестов, поддерживающих потолок павильона, однако сперва его нужно было выпутать из ткани. На глаза Кадену попался тяжелый позолоченный подсвечник в два пальца толщиной и длиной в пару футов…
Шорох раздался снова, на этот раз сопровождаемый короткими звуками рвущейся ткани. Каден поспешно затушил фитиль, вытащил свечку из гнезда и неуверенно поднял свое импровизированное оружие. Это был не меч, но хороший удар такой штуковиной вполне мог лишить человека сознания. Он заставил себя повернуться в сторону доносившихся звуков.
