– Хорошо, – ответил Валин. – Я все понял. Прошу прощения.
– Нет. Ты ничего не понял. Ты не можешь ходить за мной повсюду. Ты не можешь сидеть со мной каждую ночь, пока я сплю.
– Я могу помочь, – упрямо сказал он.
– Иди к черту. Я солдат, такой же, как ты. Такой же, как Сами Юрл.
Она отодрала еще одну корочку, пока говорила, и теперь уставилась на нее, дрожа всем телом. Один за другим она сжала пальцы в кулак, глядя, как в ссадине набухает кровь.
– Просто я была неосторожной, вот и все, – сказала она наконец. – Больше это не повторится.
Валин почувствовал, словно у него в животе образовался холодный камень. Плечо пульсировало болью, но сейчас ему было глубоко наплевать на плечо.
– Все, что ты захочешь, – произнес он. – Все, что тебе понадобится. Только скажи.
– Я не… Я думала, мне нужно с тобой поговорить. Думала, это поможет. – Она стряхнула кровь с пальцев. – Глупость. Как это может помочь? Что сделано, то сделано; теперь ничего не вернуть. Может, ты и сын императора, но ты не можешь заставить песок в песочных часах сыпаться обратно.
Она повернула голову и наконец встретилась с ним глазами.
– Обратно пути нет – только вперед. Что мне нужно, так это немного времени.
– Нет! – автоматически отозвался он. – Лин, подожди…
Он снова протянул к ней руку, но она увернулась от попытки ее схватить.
– Мне нужно немного побыть одной, Валин. Сейчас это единственное, что ты можешь для меня сделать. Не думай, что ты должен меня защищать только потому, что мы один раз поцеловались тогда в столовой. Я не принадлежу этим подонкам – но будь уверен, я не принадлежу и тебе.
21
Нельзя обвинять человека, думал Каден, если он поверил, что Тан может дать ему некоторое послабление теперь, когда перед ним раскрыли тайну загадочных кента. В конце концов старшие монахи стали доверять ему, посвятили в секреты, открытые лишь для очень немногих людей в империи, – да что в империи, во всем мире! Нельзя обвинять человека в том, что после этого он решил, будто разговор в келье настоятеля был для него своего рода посвящением, признанием того, что с этих пор он уже не простой ученик, а… нечто большее. Такие мысли вполне оправданны, без улыбки думал Каден, но это еще не значит, что они верны.
Не успели они выйти из маленькой каменной лачуги, как Тан развернулся к нему, перегородив собой узкую тропинку. Каден был высоким, но старший монах был на полголовы выше, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отступить назад.
– Ваниате не из тех вещей, которые можно вызубрить, как математику или названия деревьев, – начал монах голосом, больше похожим на негромкое рычание. – Ваниате нельзя изучить. Ее невозможно запечатлеть в памяти. Нет смысла молиться, чтобы бог послал тебе эту мудрость во сне.
Каден кивнул, не вполне понимая, куда ведет этот разговор. Его умиал жестко усмехнулся.
– Ты быстро соглашаешься. Чего ты не понимаешь, так это того, что пустота не просто вырастает в тебе, подобно растению. Вспомни внутренности горшков, которые ты недавно лепил. Чтобы сделать их пустыми, тебе приходилось запускать пальцы в глину и опустошать их силой.
– Мне кажется, это скорее похоже на убеждение, чем на силу, – возразил Каден, осмелевший благодаря доверию настоятеля и своим новообретенным познаниям. – Если нажимать слишком сильно, горшок сломается.
На протяжении долгой, неприятной паузы Тан рассматривал его. Его взгляд был острым, как гвоздь.
– Если ты чему-нибудь и научишься под моим руководством, – медленно проговорил старый монах, – то это будет вот что: «Пустота существует только на месте чего-то другого, что было удалено».
И вот так Каден оказался на голом пятачке земли, зажатый между задней стеной трапезной и низким скальным выступом, с лопатой в руке и наполовину вырытой ямой перед собой. В нескольких футах, скрестив ноги в тени можжевелового куста, сидел Тан. Его глаза были прикрыты, дыхание ровное, как если бы он спал, но Каден знал, что это не так. Он не стал бы биться об заклад, что его умиал вообще когда-либо спит.
Монах велел ему выкопать яму с отвесными стенками, в два фута шириной и глубиной в собственный рост. Ветерок доносил аромат тушеного лука и душистого черного хлеба; через окна трапезной Каден мог слышать негромкие голоса беседующих монахов, скрежет отодвигаемых скамей, стук деревянных ложек о глиняную посуду – монахи наполняли свои миски. В его желудке заурчало, однако он принудил себя выбросить из головы мысли о голоде и снова обратиться к поставленной перед ним задаче. Что бы ни ждало его впереди, ему станет только хуже, если Тан решит, что ученик отлынивает от работы.
Земля была плотной и каменистой, пересохшей, словно черствый хлеб, в ней было больше гравия, чем земли. Время от времени Кадену приходилось наклоняться ко дну ямы, чтобы вытащить руками очередной крупный камень, – для этого было необходимо сперва выскрести вокруг него бороздку, а потом запустить под камень пальцы и вытянуть его из гнезда. Дело продвигалось медленно. Каден обломал ногти на двух пальцах, все его руки были покрыты кровоточащими ссадинами и порезами. Тем не менее к вечернему колоколу Каден сумел вырыть в земле яму приблизительно нужных размеров.
Когда работа была завершена, Тан поднялся на ноги, подошел к краю ямы, кивнул и указал рукой на дно.
– Забирайся.
Каден колебался.
– Забирайся, – повторил монах.
Каден осторожно залез в яму. После того как его ноги коснулись неровного дна, он едва мог выглянуть за край. В открытых окнах трапезной показались лица нескольких младших монахов. Различные наказания были в Ашк-лане обычным делом, но у Тана никогда прежде не было ученика, и очевидно, они питали некоторый интерес к судьбе Кадена. Им не пришлось долго ждать, чтобы удовлетворить свое любопытство. Монах взял лопату и, без всякого внимания к ушам и глазам Кадена, принялся забрасывать землю обратно в дыру.
У него ушло в десять раз меньше времени на то, чтобы заполнить яму, чем у Кадена – на то, чтобы ее вырыть. Когда Каден поднял руку, чтобы смахнуть землю с глаз, Тан покачал головой.
– Держи руки по бокам, – сказал он, продолжая равномерно кидать в яму лопату за лопатой.
Когда до подбородка Кадена оставался какой-нибудь дюйм, он попытался протестовать. Новая порция земли угодила ему прямо в открытый рот, и прежде чем он успел откашляться и отплеваться, Тан довел уровень почти до его носа. Острые камни впивались в его тело в десятке мест. Плотная земля давила, как свинец, и Каден почувствовал, как внутри него поднимается паника. Он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, не мог даже набрать полную грудь воздуха. Вдруг он осознал, что может здесь умереть. Стоило его умиалу бросить ему на голову еще несколько лопат земли, и он задохнется под слоем каменистой почвы, неспособный ни вздохнуть, ни двинуться, ни крикнуть.
