Кадеты по-прежнему стояли в каменной неподвижности, не рискуя встречаться глазами друг с другом.
– Ну хорошо, – заключила Шалиль, встряхивая головой, словно была недовольна. – Прелюдия к Пробе начинается.
Она повернулась налево.
– Фейн, Сигрид, на протяжении следующей недели они ваши.
Адаман Фейн выступил вперед.
– Вы, червяки, должны усвоить одну вещь, – прорычал он, и его лицо прорезала нехорошая улыбка. – Я не признаю мужчину готовым к тому, чтобы стать кеттрал, пока не увижу, как он блюет собственной кровью!
– А как насчет женщин? – выпалила Гвенна.
Фейн широко ухмыльнулся.
– Ну, у женщин болевой порог выше, так что с вами приходится поступать еще более жестко.
* * *
Следующие шесть дней прошли в сплошном тумане, наполненном болью и изнурением. Вместе с другими кадетами Валин бегал, пока обещанная кровь не начинала сочиться из вскрывшихся волдырей и ссадин, плавал, пока его не охватывала уверенность, что ему предстоит окончить свои дни на дне пролива, и после этого вытаскивал из воды свое обессиленное тело и снова пускался бегом. Он прополз бесчисленные мили на брюхе по зарослям огнелиста и торчащим камням, пронес на плече целый древесный ствол через весь остров и обратно, боролся с Талалом до тех пор, пока оба не рухнули без сил на пыльную площадку ринга, отчаянно хватая ртами воздух, после чего тяжелый ботинок пнул их в ребра, и грубый голос приказал им продолжать бегать. Он проплыл вдоль береговой линии в протекающей шлюпке, пользуясь обломком доски вместо весла. После этого у него отобрали доску и приказали повторить то же самое; полночи он загребал прибой голыми руками, пытаясь продвинуть вперед свое крошечное судно.
Каждый день около полудня повара вываливали на землю возле ринга несколько десятков свежеутопленных крыс, еще скользких и блестящих. Другой пищи им не предлагалось. Валин старательно заглатывал мясо, вырывал из тушек печень и сердце, разгрызал тонкие косточки в поисках костного мозга; его пальцы, и без того грязные, покрывались слоем крови и крысиных потрохов. В первый день его вырвало всем съеденным. Всю следующую ночь он проклинал себя, ворочаясь от мучительной боли, тщетно грызущей его желудок. На следующий день он съел все подчистую, включая глаза и мягкую кашицу мозга, и сумел удержать это в себе.
Вездесущие, словно призраки или духи, инструкторы были повсюду; они возникали перед изнемогающими кадетами, попеременно то насмехаясь над их усилиями, то протягивая им обманчиво-мягкую руку помощи.
– Тебе не обязательно это делать, – нашептывал Блоха Валину в какой-то момент четвертого дня испытания, склонившись над ним, когда он пытался вытянуть из прибоя тяжеленную бочку с песком. – Слушай, что я тебе скажу, малыш: думаешь, сейчас тебе плохо? Так вот дальше будет только хуже!
Валин раздраженно буркнул что-то неразборчивое, скорее сам себе, и продолжал толкать бочку.
– Сын императора, – задумчиво продолжал командир. – Перед тобой множество возможностей… Может быть, тебе даже необязательно отправляться на Арин. Мы могли бы сделать для тебя исключение. Почему бы тебе не плюнуть на это дело? Мы тебя помоем, почистим… Посадим на быстрый корабль до дома. В этом нет ничего постыдного.
– Иди… к черту! – пропыхтел Валин, яростным рывком вытаскивая непокорную бочку из мокрого, засасывающего песка и наваливаясь на нее всем телом, чтобы вкатить ее на дюну.
Блоха добродушно захохотал, но убрался восвояси.
Не все кадеты оказались столь же упорными. Боль и измождение нарастали с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой, пока не начало казаться, что солнце застопорилось на своем пути через небеса и невыносимые мучения будут продолжаться вечность, дольше, чем вечность, – неизмеримая бездна страданий, организованная Мешкентом собственноручно. Цветущие берега Арина манили к себе: рай, наполненный покоем и отдыхом, куда можно попасть… просто прекратив бороться, просто сдавшись. Валин наконец-то оценил всю изощренную гениальность этого предложения. Прижми человека к стене, и у него не будет другого выбора, кроме как сражаться; предложи ему комфортабельную отставку еще до достижения двадцатилетнего возраста, и ты узнаешь, кто на самом деле предан своему делу. Ощущая приступ бессильной зависти, Валин смотрел, как один, а за ним другой, а потом еще шестеро кадетов выбыли из Пробы, поддавшись вкрадчивым нашептываниям инструкторов.
«Даже не думай», – приказал он себе, напрягая все силы, чтобы выволочь из моря еще одну наполненную песком бочку. Что бы там ни говорил Блоха, провал означал Арин, Арин означал, что он никогда не покинет острова, а это, в свою очередь, значило, что Каден и Адер останутся без поддержки, а Эми и Ха Лин – без отмщения. «Даже во сне не думай об этом!»
На пятый день он оказался бок о бок с Гвенной – они были запряжены, как волы, в большую повозку, груженную булыжниками. На верхушке кучи восседал Якоб Раллен, старший инструктор кадетов, с бичом в правой руке.
– Вперед, мои ослики! – вскричал он своим пронзительным голосом и щелкнул бичом у самого уха Валина, так, что до крови рассек кожу. – Поехали!
Гвенна оглянулась на Валина. Половину ее лица закрывал лиловый припухший синяк, но зеленые глаза оставались по-прежнему непокорными.
– На счет «три»? – пропыхтела она, наваливаясь на упряжь и готовясь к рывку.
– Может, просто задушим его собственным бичом и покончим на этом? – предложил Валин, тоже вкладывая вес в кожаные ремни и упираясь ногами в землю.
Повозка заскрипела и неохотно тронулась с места. Бич опустился снова, на этот раз куснув за щеку Гвенну.
– Душить – это не в моем стиле, – отозвалась она.
Гвенна была на голову ниже Валина, но силы у нее хватало, и когда они вдвоем начали тянуть, повозка понемногу набрала скорость и принялась подпрыгивать на каменистой поверхности.
– Как насчет подложить фитиль ему в постельку? – пропыхтел Валин, втягивая воздух в измученные легкие и наваливаясь на ремни.
– Слишком быстро. И потом такой жирдяй, как он, – мы потом будем отскребать шматки сала с потолка.
Валин ухмыльнулся, несмотря на боль.
– А может, просто сбросить его с повозки и проехаться по нему сверху?
– Я готова следовать за вами, мой принц, – провозгласила Гвенна, но тут еще один щелчок хлыста утихомирил их обоих.
Время от времени Валину удавалось мельком увидеть Ха Лин. На третий день он заметил, как она плывет через бухту, таща за собой баржу: ее лицо было сведено гримасой судорожной решительности. Ему хотелось окликнуть ее, как-то подбодрить, но он сам еле стоял на ногах, и к тому же она явно не могла слышать ничего, кроме соленых волн, плескавших ей в уши. Он сделал попытку задержаться, подождать, пока она достигнет мола, но один из инструкторов врезал ему каменным кулаком по почкам, согнал со скалы и послал, спотыкающегося, делать еще одну мучительную пробежку вокруг побережья.
