Очевидно, нет… Валин покачал головой. Лицо Лин было желтоватым, восковым. «Полтора дня после смерти», – подумал он и тут же выругал себя за эти клинические подсчеты. Здесь было не упражнение, не обычная кадетская тренировка на поле сражения. Предполагалось, что ему дается шанс сказать ей последнее прости – но на самом деле таких шансов не существовало. Он должен был попрощаться с ней уже давным-давно, должен был делать это каждый день. Ему вдруг пришло в голову, когда он смотрел на ее холодный труп и видел рядом собственное тело в черном мундире, что кеттрал носят черную униформу не для того, чтобы лучше сливаться с темнотой, а чтобы быть готовыми – всегда – к погребению.
Говорить что-либо не было большого смысла, но он мягко взял ее руку и прикрыл глаза, держа ее между своими ладонями. Сейчас был подходящий момент для молитвы, но кому он бы стал молиться? Халу, чья Проба оказалась для нее смертельной? Ананшаэлю, который ее убил? Возможно, Мешкент был наиболее подходящей кандидатурой, но, с другой стороны, Владыка Боли уже освободил ее от своей хватки. Валин открыл глаза, гладя один за другим пальцы девушки, ощупывая суставы, запястье…
Он остановился. Тот, кто обмывал труп, хорошо выполнил свою работу – вся кровь была счищена, раны зашиты тонкой ниткой. Однако на запястье, как раз под выступающей косточкой, виднелась ярко-красная линия натертой кожи. Валин уставился на это место. Среди остальных, более серьезных повреждений такую мелочь было легко не заметить – обыкновенная потертость, ссадина, не больше, – но, раз увидев, он уже не мог отвести от нее глаз. Линия состояла из расположенных «елочкой» еле заметных вмятин, точно таких, какие остаются от лиранской веревки; точно таких, какие они видели на запястьях Эми, когда несколько недель назад перерезали эту веревку, на которой она была подвешена к потолочной балке.
Дыхание замерло у него в горле. Где-то над гаванью раздался резкий крик чайки. Валин слышал, как волны шипят, впитываясь в песок, снова и снова повторяя один и тот же зловещий слог. Его взгляд снова метнулся к запястью девушки, к едва заметной потертости. Он лихорадочно пытался понять, что это может значить. Хотелось наклониться, чтобы как следует все рассмотреть, но его окружали люди, все взгляды были сосредоточены на нем. Как долго он стоял здесь, держа руку мертвой девушки? Он не имел понятия. Сколько еще он может простоять, прежде чем люди начнут поднимать брови, прежде чем возникнут подозрения? Стараясь действовать как можно незаметнее, он засучил рукав ее мундира. Прежде он считал, что ее раны нанесены сларнами, и в своем горе не подумал исследовать их более тщательно. Теперь, однако, рассматривая один из разрезов на ее коже, он увидел, что края были чистыми, не рваными. Сердце в его груди похолодело; под кожей зашевелилось странное чувство – то ли страх, то ли ярость. Сталь – вот что разорвало плоть Ха Лин. Хорошо отточенная сталь. Возможно, она и сражалась во тьме со сларнами, но убил ее один из новоиспеченных собратьев-кеттрал.
«И ему пришлось хорошо попотеть», – подумал Валин с угрюмым удовлетворением. Учитывая количество и расположение ран, было ясно, что Лин боролась изо всех сил, сражалась до последнего.
– Ты была настоящим воином, – тихо пробормотал он так, чтобы никто не мог услышать. Слова казались верными, но недостаточными.
С заботливой бережностью он положил ее руку обратно на грудь. Лин умерла не просто так. Где-то там, в пещерах, так глубоко под землей, что все происходящее было окутано тьмой, кто-то напал на нее и загнал в угол, после чего связал ее запястья. Тот же человек, который пытал Эми на крошечном чердаке и оставил ее тело висеть на съедение мухам, добрался и до Лин – и убил ее в четверти мили от финала Пробы.
Он заставил себя повернуться, отойти на несколько шагов от помоста и занять место среди остальных солдат. «Один из вас, – думал он, разглядывая лица. – Это был один из вас». Его взгляд переметнулся на Анник. Он не говорил с ней с тех пор, как лежал в лазарете, но не забыл выражение гнева и готовности к убийству, промелькнувшее на ее лице, когда он спросил ее про Эми. Если она была замешана в смерти девушки, то должна была иметь отношение и к гибели Ха Лин.
Пламя занялось мгновенно. Старый как мир запах горящей древесины смешался с тошнотворным запахом горящей плоти; языки пламени взметнулись вверх, с одинаковой жадностью поглощая доски помоста и лежащее на нем тело. Валин стоял, устремив взгляд на колеблющееся пламя, на колышущиеся тени, на взлетающие рыжие искры, на внезапную ослепительно-желтую вспышку, взорвавшуюся в руке Лин – специальная «звездочка», засунутая туда Гвенной в качестве собственного эксцентричного приношения. Он глядел, пока его глаза не начали слезиться от дыма, пока они не заболели, но даже тогда он отказывался закрыть их или отвернуться от огня.
27
– Мертв, – бесцветным голосом проговорил Каден, пытаясь осмыслить значение этих слов.
– Убит, – поправил Акйил, проводя пятерней по своим черным волосам. – Растерзан, в точности так же, как наши козы.
Каден помолчал, переваривая новость. Серкан Кундаши большей частью держался сам по себе, целыми днями пропадая на горных тропах за монастырем, изучая деревья. Он всегда утверждал, что собирается написать трактат о растительности восточного Вашша, однако никто ни разу не видел, чтобы он прикоснулся кистью к пергаменту. Каден не очень хорошо знал этого человека, но мысль о том, что он мог вот так просто перестать существовать, из тихого любопытного наблюдателя окружающего мира превратиться в бесформенную груду разлагающейся плоти, вызывала у него легкую тошноту.
– Я думал, что монахи, стерегущие коз, держатся группами, – сказал он наконец, кладя свою ложку на неровную столешницу.
Стоявшая перед ним миска с супом из репы больше не вызывала аппетита, и просторное помещение трапезной, обычно столь приветливое, показалось вдруг холодным и суровым. Зябкий весенний ветерок задувал из открытого окна, теребил рукава его балахона, колыхал скудные языки огня, плясавшие в очаге, забирая все тепло, которое они могли предложить.
– Они и держались группами, – буркнул Акйил.
– Тогда что же произошло?
– Никто не знает. Монахи все сидели в укрытиях, если помнишь. Когда настало время сменять сторожей, Аллен обнаружил только останки Серкана, разбросанные по всему восточному склону.
– И другие монахи ничего не слышали?
Акйил, прищурившись, посмотрел на него так, словно он спятил.
– Ты же знаешь, какой ветер дует весной в горах. Чаще всего невозможно расслышать собственные шаги.
Каден покивал, тупо уставившись в одно из низких маленьких окошек. Солнце склонялось к западу, и уже можно было видеть жемчужины Пта – самые яркие звезды на северном небе, сияющим ожерельем висевшие над горными пиками. Он поплотнее закутался в балахон, спасаясь от порывов ветра, долетавших из щелей в оконных переплетах.
Прошло уже больше недели с тех пор, как Тан позволил Акйилу выкопать его из ямы, и хотя его аппетит начал возвращаться, локти и бедра Кадена были покрыты болезненными язвами, и ему все еще стоило усилий доковылять от трапезной до медитационного зала, оттуда до кровати и обратно. Хуже того, его ум… словно бы ослеп, как если бы он слишком долго смотрел на яркий свет. Он до сих пор не был уверен, что произошло с ним в этой яме – в особенности последние дни казались каким-то сном, словно история, вычитанная в покрытом пылью фолианте, – но он был рад снова оказаться на свободе. У него было чувство, что, если бы Тан оставил его закопанным еще подольше, его ум мог бы попросту уплыть, как одно из этих облаков. Хотя, возможно, – подумал он с некоторым беспокойством, – в этом-то и была цель.
