Каден пытался вызвать в уме сама-ан тропы, но обнаружил, что может вспомнить лишь отдельные куски и обрывки: торчащий корень, выступающий острый угол скалы – фрагменты брошенных взглядов, оставшиеся в уме от утренних упражнений. «Гравированный ум» был могучим орудием, но до сих пор он всегда использовал его для создания небольшого и статичного образа: крыло пустельги, лист кровавика… Пытаясь воссоздать в памяти четверть мили каменистой тропы, увиденной в процессе быстрой пробежки, он чувствовал себя так, как если бы пытался удержать пять галлонов воды голыми руками.
– Я ничего не вижу, – признался он, когда они наконец снова добрались до валуна, где сидел Тан; потные, покрытые синяками и залитые кровью. – Я должен был запомнить местность, но не смог.
Ответом ему было молчание, и Каден внезапно испугался, что Тан бросил их, покинул свой пост на вершине валуна и вернулся в монастырь. При мысли о том, что последний час они с Акйилом ковыляли по тропе с завязанными глазами, в то время как по соседним горам бродило существо, способное вырвать человеку внутренности, у него перехватило дыхание, и на мгновение ему страшно захотелось сорвать повязку.
Наконец его умиал отозвался:
– Если ты не смог запомнить ее раньше, тебе придется сделать это сейчас.
– Но как мы можем запомнить тропу, если мы ее не видим? – возмутился Акйил.
– Смотрите своими стопами. Учитесь при помощи вашего тела.
– Кинла-ан, – устало догадался Каден.
«Телесный ум»… Их задание наконец-то начало обретать смысл. По крайней мере, не меньший смысл, чем все остальное, чему они здесь обучались.
– Кинла-ан, – согласился монах, словно это все объясняло.
Второе восхождение потребовало от них еще бо́льших усилий, чем первое, насколько это было вообще возможно. Камни впивались в уже поврежденную плоть, солнце, жаркое и невидимое, палило вовсю, и Каден дважды ударился большим пальцем ноги настолько сильно, что решил, что, должно быть, сломал его. Учиться с помощью зрения – к этому он привык. За годы практики сама-ан он накопил десятки способов и приемов, чтобы запоминать увиденное. Однако это бесконечное продвижение на ощупь в пустоте казалось специально изобретенным для того, чтобы свести его с ума.
Вначале он пытался создать нечто вроде карты, на которую наносил каждый выступающий угол, каждый извилистый корень, как если бы это было изображение, сделанное чернилами на пергаменте. Это казалось вполне разумным способом добиться цели; такой метод полностью согласовывался с его прежним обучением – но он оказался практически невыполнимым. Без первоначальной зрительной картины образам было попросту не за что зацепиться. Они были словно тени, словно облака, постоянно меняющие положение и утекающие между пальцев. Каден рисовал в уме определенный участок земли – и затем обнаруживал, что на нем не хватает какого-нибудь камня, или что камень находится вдвое ближе, чем он предполагал. Он никак не мог уследить, прошел ли он десять шагов или двадцать. Он не мог отличить один узловатый корень от другого. Время от времени до него доносился голос Акйила, ругающегося или бормочущего проклятия, но постепенно приятель отстал, и Каден продолжал брести сквозь собственную плывущую пустоту.
Он второй раз спустился к лугу и затем вскарабкался до валуна уже на четвереньках. Его ладони были изрезаны в кровь острыми камнями, за которые он цеплялся, колени измочалены гравием.
– Что ты делаешь? – спросил у него Тан.
Каден подавил смех, в котором распознал нотки начинающегося безумия.
– Пытаюсь запомнить тропу.
– Руками?
– Я подумал, если я ощупаю ее руками, то смогу сделать что-то вроде карты, которую можно будет запомнить для следующего раза.
– Разве ты бегаешь руками?
Вопрос был явно риторическим, поэтому Каден не стал отвечать.
– Может быть, ты пьешь глазами? Дышишь стопами? – Монах сделал паузу, и Каден представил, как он качает головой, глядя на него. – Вставай!
Каден нетвердо поднялся на ноги.
– Иди по тропе, – безапелляционно велел монах.
– Но я не могу ее видеть! – возразил Каден. – Даже в уме!
– В уме, – фыркнул Тан. – Ты все еще поглощен этим своим прекрасным, утонченным умом. Забудь про ум! Ум здесь бесполезен. Твое тело уже знает тропу. Слушай его!
Каден начал было протестовать, но резко остановился, почувствовав под подбородком холодную, острую сталь копья, аккуратным толчком захлопнувшую его челюсть.
– Кончай болтать. Кончай думать. Иди по тропе.
Каден глубоко вздохнул и повернулся из одной темноты к другой, окутанный безглазой пустотой, словно одинокая звезда в кромешной ночи, и приготовился снова идти на приступ.
Следующие два десятка восхождений прошли в каком-то странном полуобморочном состоянии. Он переставлял ноги, спотыкался, чувствовал, как подворачиваются лодыжки, когда под его ногами оказывался неожиданный участок; однако время от времени, внезапно на протяжении пары шагов он мог идти почти нормально. Затем его мысли снова включались, вскипая словно жадные волны прилива возле дворцовой набережной: «Я знаю, где я! Это тот короткий изгиб! Сейчас надо повернуть влево, переступить через ствол упавшего кедра и…» – и тут он сходил с тропы, скатываясь кубарем в неглубокую ложбинку или ударяясь головой о какую-нибудь нависающую ветку. Невзирая на запрет Тана, он составил в голове приблизительную карту тропы, но она чаще сбивала его, чем помогала, и он в любом случае не мог положиться на нее, когда речь шла о том, куда поставить ногу, или о какой-нибудь незначительной смене направления. Однако его тело, казалось, действительно сумело запомнить некоторые из этих деталей, и Каден все чаще обнаруживал, что следует его бессознательным реакциям. После короткого участка гравия его нога сама ступала повыше, чтобы оказаться на маленьком каменном уступе; небольшой уклон побуждал сделать несколько непреднамеренных шагов. Тем не менее это было мучительно, и он с содроганием думал о том, на что будут похожи его лицо, ладони и колени, когда Тан в конце концов позволит им снять повязки. Впрочем, ему казалось, что он сумел составить некое слабое представление о том, что такое кинла-ан.
– Ты в курсе, что уже ночь? – буркнул ему Акйил, когда они наткнулись друг на друга в верхнем конце тропы.
Остановившись, Каден поднял голову. Его друг был прав. Хотя ему и было жарко после беспрестанного карабканья и падений, воздух вокруг был прохладным, а дневной щебет птиц сменился беззвучным шорохом летучих мышей.
– Твой Кентом клятый умиал продержал нас здесь целый день! – продолжал Акйил.
– У тебя что-нибудь получается? – спросил Каден.
Это было странное чувство – разговаривать с другим человеком после долгих часов молчаливого продвижения на ощупь; словно он повстречался с призраком или обращался к фрагменту своего собственного ума.
– Получается?! – отозвался Акйил со сквозящим в голосе недоверием. – Единственное, что у меня может получиться к концу сегодняшнего вечера, – это вздернуть тебя на первом же суку. Или, может быть, этого садиста, называющего себя монахом. А лучше всего обоих.
