Между разрушением пивной и смертями двух женщин по-прежнему не прослеживалось никакой связи, не считая времени, когда была убита Эми, но Валин не оставлял своих подозрений, что все эти происшествия были лишь частью более крупного и запутанного заговора.
– Боюсь, что ты не осознаешь, о чем меня просишь, – тихо проговорил Талал.
– Информация, – повторил Валин, разводя руками. – Вот все, что мне нужно. Просто информация.
Талал снова покачал головой.
– Ты не понимаешь.
– Ну так просвети меня!
Лич глубоко вздохнул.
– Я вырос в таком же страхе перед личами, как и все остальные. Мой дядя часто приходил к нам и пугал нас рассказами об Атмани… У нас кровь стыла в жилах. Отец однажды прошел пешком три дня, только для того, чтобы увидеть, как будут вешать лича. Он вернулся домой с улыбкой на губах… – Взгляд Талала был устремлен куда-то вдаль. – Мы, мои братья и я, так сердились, что нам не разрешили тоже пойти! Мы умоляли отца рассказать нам все подробности. Был ли у лича раздвоенный язык? Плакал ли он кровью? Обмочился ли он перед тем, как умер?
Лицо Талала было спокойным и опустошенным. Он продолжал:
– Неделю спустя случилось мое первое погружение. Я засиделся допоздна в отцовской мастерской. Я неправильно рассчитал шип и испортил работу за весь вечер. Я проклинал этот шип, проклинал себя, проклинал стул, который делал – и вдруг спинка стула разлетелась на куски. Вначале я был занят только тем, что выковыривал щепки у себя из-под кожи… А потом я осознал, что произошло. Что это значило.
Никто этого не видел – если бы увидели, меня бы еще до восхода солнца повесили, или сожгли, или забили камнями посреди улицы, – но я до сих пор помню это чувство вины, это омерзение! Не было никакой разницы, что я сделал это не нарочно. Я достаточно слышал о таких вещах. Когда у тебя есть колодец, он постепенно овладевает тобой, извращает твою сущность. Он уничтожает в тебе все хорошее, и в конце концов ты уже не останавливаешься ни перед чем, чтобы подчинить весь мир своей воле.
Талал помолчал, глядя на свою ладонь, словно ища, не написано ли там что-нибудь, какое-нибудь объяснение, начертанное среди линий на его коже.
– Я отыскал в амбаре веревку, завязал аккуратную петлю, покрепче затянул ее у себя на шее и соскочил с задка повозки.
Он снова остановился, поднял взгляд к кроваво-сизому закатному небу за закопченным стеклом.
– И что? – спросил Валин, помимо воли захваченный рассказом.
Талал пожал плечами.
– Меня нашел отец. Обрезал веревку. Он так и не узнал, почему я это сделал. Три недели спустя за мной пришли два человека из Гнезда.
– Как они узнали?
– У них было достаточно времени, чтобы понять, что нужно искать. Немотивированные вспышки гнева, дети, пропадающие посреди тихого города, бессмысленные самоубийства… – Лич устремил на Валина спокойный твердый взгляд. – Я был не один такой. Кому это понравится – узнать, что ты мерзость на лице мира.
– А твоя семья? – осторожно спросил Валин.
– Они думают, что я просто солдат. Это ложь, но она позволяет им гордиться мной.
Между ними повисло молчание, тяжелое и тусклое, словно свинец. До Валина доносились смех и гвалт из соседних бараков, и в отдалении, более тихо, звяканье ложек о миски из столовой, где кеттрал набивали себе желудки. Однако в бараке, где они сидели, царили тишина и почти полная темнота.
– Ну, я не твоя семья, – наконец проговорил Валин. – Я полжизни провел здесь, на островах. У меня нет… таких чувств по отношению к личам.
Талал встретился с ним взглядом и бледно усмехнулся.
– Ты дерьмовый лжец, Валин. Когда-нибудь ты можешь стать хорошим командиром крыла, но лжец из тебя дерьмовый.
Валин глубоко вздохнул.
– Это действительно тяжело – знать, что кто-то способен на то, чего ты сам не можешь, чего ты не можешь даже понять, хоть самую малость. Этого я не стану отрицать. Тем не менее мы теперь оба в одном крыле; это должно означать связь крепче, чем родственные узы. Нам нужно начать доверять друг другу.
Талал серьезно посмотрел на него.
– А когда ты сам собираешься начать доверять мне?
Валин почувствовал себя так, словно его застигли в момент смены позиции в поединке: нападающим, в то время как он должен был искать возможности защиты.
– Но я тебе доверяю! – неуверенно возразил он.
– Ничуть, – ровным тоном отозвался лич. – Ты немного доверяешь Лейту, чуть меньше Гвенне, а мне и Анник не доверяешь вовсе.
Валин откинулся на спинку стула. Он-то думал, что хорошо скрывает свои эмоции, считал, что держится бесстрастно и профессионально, как и следует командиру крыла!
– Ты сейчас что…
– Использую ли я кеннинг? – закончил за него Талал, вздернув уголок губ в кривой усмешке. – Чтобы прочесть твои мысли?
Будучи произнесенным вслух, это звучало глупо, но Валин действительно не имел представления, на что способен лич, а на что нет.
– Нет, – сказал Талал. – Я просто наблюдаю. Слушаю. И для меня совершенно очевидно, что ты скорее готов пырнуть меня ножом в живот, чем работать вместе со мной.
Он покачал головой.
– Знаешь, я ведь не Балендин. Он гораздо сильнее меня; его колодец, чем бы он ни был, достигает невероятно глубоко. Но это не единственное различие между нами.
Валин мог лишь молча кивнуть.
– Позволь, теперь я спрошу тебя, – продолжил лич после долгой паузы. – Раз уж тебе так не терпится делиться секретами.
Валин пожал плечами, соглашаясь.
– Что с тобой произошло? Во время Пробы? Что стало с твоими глазами?
«Так я и знал, что вопрос будет не из легких», – подумал Валин.
Многие кадеты появлялись из Дыры, переполненные рассказами; им не терпелось поведать товарищам все мельчайшие подробности своего вторжения в царство тьмы. Талал не был из их числа, равно как и Валин. Он ни с кем не делился историей о черном яйце и своей встрече с королем сларнов. Достаточно было и того, что он вошел в пещеры отравленным, а вышел исцеленным. Никому не обязательно было знать все детали, тем более личу.
С другой стороны, ему было нужно, чтобы лич ему доверял. Как бы ни было неприятно Валину признавать это, в словах Талала был здравый смысл: никто не станет делиться своими секретами с тем, кто отказывается ответить тебе тем же. Как писал Гендран: «Чтобы добиться преимущества, порой бывает необходимо отступить».
– Я нашел другое яйцо, – признался он.
– Что значит другое?
– Оно было крупнее. Гораздо крупнее, чем остальные. И черное.
Глаза Талала расширились, поблескивая в свете свечей.
