— Не всегда, — ответил Олег, но голос обрел живые
нотки. — Вот у тебя только при ветре... Правда, можно речную... гм...
Старик сказал с нажимом:
— А ты такую, чтоб не был привязан! Скажем, научись
брать от солнца.
— Хорошо бы, — ответил Олег с еще большей
надеждой, но спохватился: — Но как же ночью?
Старик нахмурился:
— Тогда от звезд... Сдается мне, ты просто глуп. И мед
тебе дай да поднеси, да еще и ложку побольше. Никто не может объять всего. Ночь
для того, чтобы спать. И день — для работы.
Олег смолчал, пристыженный.
— Да-да, — сказал он после долгого
молчания, — я понимаю...
— Да? — спросил старик язвительно. — Но
принять трудно, верно? Работать никто не любит. Тем более не хочет работать
тот, кто раньше не работал. Когда воин ежедневно упражняется с мечом, у него
нарастают мышцы. Он научается бить точнее, не промахивается как дурак. И это у
него остается. Я вот уже лет тридцать не беру в руки меча, но посмотри на мои
мышцы!.. Да ты посмотри, посмотри, не вороти нос!.. Если я еще в детстве
научился играть на бандуре, то я и сейчас сыграю любую песню. Хоть днем, хоть
ночью. Хоть утром, хоть вечером. А маг? Что маг может без своей магии?..
Он поперхнулся, внезапно расхохотался. Лицо побагровело.
Олег спросил встревоженно:
— Что-то случилось?
— Просто вспомнил... В том селе, откуда пришли эти
трое, одна красавица вдруг превратилась в безобразную старуху. А ведь такое
теперь случается по всему белому свету... ха-ха!
Глава 11
Скиф уже давно ехал сквозь густые заросли сочной мясистой
травы. Цветущие метелки поднимаются до седла, ноги и брюхо коня мокрые, зеленые
от липкого душистого сока. Если не смотреть по сторонам, то забудешь, что едешь
по дну огромного старого оврага. Но справа и слева полого поднимаются заросшие
мелким лесом высокие откосы, а здесь в тени никогда не пересыхают родники, а
трава всегда сочная, свежая, непримятая...
Эта непримятая зелень тянулась бесконечно, только иногда
переходила в скопище исполинских лопухов, папоротника, в которых тоже можно
укрыться вместе с конем. Под копытами то чавкало, то хлюпало, трижды дорогу
пересекали такие чистые ручьи, что Скиф сам спрыгивал и пил жадно,
по-звериному: встав на четвереньки и опустив голову к воде.
Оба с конем чувствовали, что там, наверху, сухой ветер и
зной, а здесь и трава сочная, мясистая, и стенки все же дают какую-то защиту от
зноя. Замученный конь Скифа быстро оживал, пробирался счастливо и в то же время
опасливо, будто попал в другую страну.
Скиф снова и снова останавливался, поил коня и пил сам,
обтирал коню пучками травы липкие от мыла бока и круп. Покормил овсом из
седельного мешка, малость передохнули. Все время тщетно прислушивался, но везде
тихо. Значит, Олег увел погоню далеко, а там оторвался от них и ускакал. Что за
конь у него, это же дикий зверь, а не конь!
Солнце уж перешло на ту сторону неба. Дно оврага постепенно
поднималось, выталкивая их с конем на поверхность. Так же незаметно края оврага
ушли далеко-далеко в стороны, разгладились, и снова конь мерно трусил по
ровной, как стол, зеленой степи. Высокая сочная трава шелестела, из-под копыт
прыскали зайцы, вылетали птицы.
Мир чист и светел, но все-таки он чувствовал, как сердце
стучит все яростнее, а кулаки сжимаются. Перед мысленным взором проносятся
картины, как его мужественный отец падает, сраженный отравой, корчится в
невыносимых муках, а подлая злая женщина злобно хо-хочет и пинает его ногой.
— Отомщу! — прорычал он. — Отомщу!.. Это был
мой отец... лучший из людей... который так и не успел взять меня на руки...
Он вздрогнул от страшного грохота прямо над головой. Совсем
близко, на расстоянии выстрела из лука, между небом и землей стоит серая
стена... Нет, она несется со скоростью скачущего коня в его сторону! Вместо
синего неба тяжелая, как каменный хребет, туча, а стена ливня сейчас накроет их
с конем, как двух неповоротливых жуков...
Он заорал, конь тоже разогнался, успели увидеть, как впереди
на дорогу прыснули крупные капли, взбивая пыль, и тут же влетели в ливень.
Холодные потоки обрушились ощутимой тяжестью, пытались вбить в землю, вогнать,
чтобы потом оттуда во множестве проросли эти странные существа с двумя головами
и шестью ногами.
Громовой удар потряс землю. Скиф на миг оглох, они неслись в
полной тиши, затем прорвались ни на что не похожие звуки, уж точно на дождь не
похожие, это был рев шум водопада, грохот, треск. Серая пелена время от времени
озарялась тусклыми, а иногда и совсем слепящими вспышками. Дважды его словно бы
обожгло, но это был не огонь, а нечто странное, старики говорят, что это
случается, когда огненная стрела бьет опасно близко...
Он знал, что стрелы бьют по самому высокому дереву, а если
дерева нет, то по всаднику. Даже пеший должен в грозу лечь в грязь перед
буйством богов, признавая их мощь, смиряясь.
— Не смиряюсь! — закричал он. — Не смиряюсь!
Земли не видно под мутными потоками, копыта начали
скользить, конь замедлил бег, осторожничает, уже не видит, куда ступает, а
Скиф, мокрый, как рыба, лязгал зубами и радовался, что не в пышных одеждах
дурака, как презренный богач, которому долго потом мерзнуть в насквозь
промокшей одежде.
Яростный ливень почему-то перешел в простой дождь, а те
заканчиваются не так резко и быстро. Дорожная пыль без всякого волшебства
превратилась в грязь. Конь вовсе перешел на шаг, ступал тяжело, за копытами
поднимались огромные лепехи грязи пополам с глиной. Глины всякий раз
поднималось столько, что хватило бы на два больших кувшина и миску для собаки.
Очень быстро наступил вечер, а за ним и ночь. Конь устал,
едва тащится, но немыслимо заночевать среди этой грязи, и Скиф умоляюще
похлопывал коня по шее, уговаривал, успокаивал, убеждал, что вот-вот, уже
скоро, надо идти...
На затянутом небе ни звездочки, даже посланная людям
благословенная Луна лишь однажды слабо посветила через прохудившийся бок тучи.
Конь ступал совсем осторожно, вслепую. Под ногами чавкало, хлюпало. Иногда Скиф
чувствовал, что конь бредет почти по брюхо в воде, затем снова выбирается на
сушу, которую сушей можно назвать только в сравнении с полным болотом. Дождь
льет не переставая, холод пробрал его до мозга костей.
Ему почудился собачий лай. Тут же ощутил, как насторожился
конь, даже остановился с поднятым в воздух копытом.
— Давай вывози, — взмолился Скиф. — Я лучше
тебя умею разводить огонь, но что-то ж ты умеешь лучше?
Конь послушно двинулся через темноту. Умное животное, оно
нащупывало дорогу, фыркало, шлепало мокрым хвостом по крупу, словно отгоняло
мух, наконец, остановилось. Скиф разглядел высокий палисад, концы заостренные.
Почему-то показалось, что на одном торчит насаженная человеческая голова, но,
когда вдали слабо мелькнула молния, рассмотрел с облегчением, что это всего
лишь глиняный горшок вверх донышком.
