— Те... самые? — прорычал он негромко.
— Они, — ответил управитель с поклоном. Овид
качнул в сторону певцов головой. К изумлению Скифа, как из воздуха возникли
могучего вида воины. Сунув мечи в ножны, забежали к певцам сзади и ухватили за
локти. Овид улыбнулся, как улыбнулся бы волк при виде дрожащего зайчонка,
властным жестом указал на печь. Скиф не поверил глазам, но рука правителя в
самом деле вытянута по направлению печи, а указательный палец смотрит прямо на
широкую чугунную заслонку.
Олег спокойно раздирал молодого гуся. Коричневая корочка
трещала и разламывалась, выпуская облачка сводящего с ума пара. Сладкий сок
обжигал пальцы Олег выдрал наконец мощный кусок мяса, а Скиф все не мог
оторвать глаз от страшной сцены, когда троих беспечных, ничего не подозревающих
певцов вот-вот затолкают в горящую печь!
Он бросил умоляющий взгляд на Олега, Овид тоже зыркнул
из-под нависших бровей на одного, на другого, засопел, вперил взгляд в спины
стражей. Те, заламывая руки вяло упирающимся певцам, дотолкали их до печи.
Кто-то услужливо распахнул перед ними массивную заслонку.
Видно было, как дрогнули даже стражи под ударом сухого жара.
Певцы, поняв, что их ожидает, подняли крик. Кто-то из стражей оглянулся, но
Овид неумолимо указал на печь. Певцов подхватили, затолкали одного за другим
вовнутрь, захлопнули заслонку. Донесся вроде бы слабый крик, но тут же
потерялся в неизбежной разноголосице зала, скрипе сидений, шарканье ног.
Слуги начали торопливо подбрасывать в и без того раскаленную
докрасна топку сухие березовые поленья. Пламя загудело, заревело с новой силой.
Овид засопел, на бледное и вздрагивающее лицо вернулся
нормальный цвет. Но в голосе все еще дрожала ярость, он заговорил со злым
нажимом:
— Я вижу, достойный мудрец, что твой юный друг не
понимает...
— Молодой ишшо, — ответил Олег. Он аккуратно
обкусывал гусиную лапу, бросил ее под стол собакам, выдрал из гуся другую и стал
объедать хрустящую коричневую кожу. — Все они молодые... за песнями...
Овид кивнул. Лицо чуть посветлело.
— Вижу, понимаешь. Это я с виду суров с сыном... иначе
нельзя, наследника надо растить в суровости, а не в неге!.. Но я дрожу за него
каждый раз, когда он ночью встает попить воды: ножку бы не подвернул, не
стукнулся бы лбом о дверь... А что уж говорить, когда он наслушавшись этих
певцов, возгорелся жаждой дурацких подвигов, вскочил на коня и поехал искать
приключений? У правителя и так много опасностей: надо водить войска на
обнаглевших соседей, смирять бунты, доказывать свою отвагу и умение воина в
поединках... Но то суровая необходимость, то жизнь, от нее никуда не деться, а
это дурь, что... Ну скажи, зачем ему было драться с тем драконом? Явно же не
это крылатое на него напало! Дракону бы коровенку унести, козу или
заблудившуюся овцу! Так нет же, побахвалиться подвигом восхотелось!
Скиф сердито сопел, он ненавидел Овида, а Олег, напротив,
сочувствующе кивнул:
— Да ты не волнуйся, Овид. Как будто оправдываешься! Я
бы их на твоем месте сперва на кол посадил, а уж потом в печь. Или велел бы
шкуры снять.
— Да? — спросил Овид с надеждой.
— А шкуры натянул бы на барабаны, — закончил
Олег. — И они бы остались довольны... их шкуры по-прежнему поют, их слушают...
ха-ха!
— Га-га-га! — рассмеялся Овид. — А ты мудрец!
— Есть такое, — ответил Олег скромно. —
Только кому нужна мудрость?
— Это верно, — вздохнул Овид. — А дурням
прямо как будто боги помогают...
Мирно и неспешно беседовали, пили и ели, наконец Овид,
словно только сейчас вспомнив, велел управителю:
— Ты это... выгреби там золу... И кабана туда побольше,
чтобы запахом все внутри пропитал.
— Чесноку добавить?
— Добавь, — разрешил Овид. — Можно трав
разных. Всяких. Чтоб дух поганый забить начисто.
Глава 17
Управитель поклонился, за ним ушли двое слуг. Один взял
широкую лопату, другой — веник и совок. Распахнули печь, сухой жар заставил
отпрянуть. В широком зеве дрожало красное марево, каменные стенки оплавились,
со свода свисают красные сосульки расплавленно-го и застывающего камня. На
глазах сорвались оранжевые капли, упали и тут же начали застывать лепешками
красного, потом вишневого цвета, и, наконец, превратились в коричневые.
Скифу почудилось, что из печи доносятся звуки чарующей
музыки. А затем в мареве показались человеческие фигуры. Певцы повылезали один
за другим, глаза у всех как блюда, лица бледные.
Один сказал дрожащим голосом:
— Ну и шуточки у вас! А второй проблеял:
— Мы уж думали, вы нас хотите живьем сжечь!
А третий, самый толстый и наглый, заявил со смехом:
— А я над ними смеялся. Сжечь нас, лучших певцов
страны? Это было бы непоправимой потерей для всего белого света! Как бы здесь
без нас жили?
В зале стояла мертвая тишина. На них смотрели как на
выходцев с того света. У слуг из рук выпали лопаты и совки, загремели на
каменном полу.
Управитель беспомощно оглянулся на Овида. Тот нахмурился,
властным движением велел певцам подойти ближе. Скиф затаил дыхание, только Олег
продолжал есть, хотя уже и не с такой охоткой.
— Ответствуйте, — сказал Овид властно, — что
там было?
Певцы приосанились, самый толстый выступил вперед, оглядел
замерших гостей, они его интересовали даже больше, чем сам грозный правитель,
ведь представление для них, а правитель явно же знал, что в печи их ждало,
заговорил сильным и звучным, хоть и слегка пропитым голосом:
— Когда за нами как неотвратимая дверь потусторон-него
мира загремело это железо... мы содрогнулись, а мои друзья пали ниц...
усомнившись!.. Мы задыхались от жара, что был равен жару преисподней, где в
расплавленном металле купаются боги огня и где живут их огненные жены и
многие-многие наложницы. И вот когда и моя душа готова была усомниться и
дрогнуть, раздались чарующие звуки свирели...
Овид переспросил:
— Чего-чего?
— Свирели, — ответил певец, а его друзья
подтвердили судорожными кивками. — Ну да ты ж сам знаешь!. Но если хочешь,
чтобы рассказали именно мы, ты прав, никто лучше нас не споет и не расскажет!
Так слушайте же, вы! Это была свирель, простая свирель. Но я сразу узнал и руку
мастера, что ее резала, и голос мастера!.. Мы оглянулись в дивном удивлении, а
рядом с нами в тесноте сидит, не замеченный нами, дивный юноша! Как он вошел в
печь, ведомо только тебе, славный правитель, но в раскаленной печи сразу
повеяло прохладой, а мы жадно и дивно внимали сладостно божественным звукам,
сразу позабыв, где находимся!
А второй судорожно вздохнул, сказал прерывающимся голосом:
— А как он пел! Как он пел...
