— Спасибо.
— За что? — удивился Скиф.
По его чистым синим глазам Олег понял, что юный герой уже
забыл про каких-то мокрых поющих баб, сейчас весь устремлен вперед, ибо там
схватки, приключения, сладкая месть...
— За сирен, — ответил Олег. Поправился: — За то,
что провел меня мимо.
— А-а, — понял Скиф, — ну, это пустяк. Это
было легко.
— Да? А мне вот...
— Ты не герой, — объяснил Скиф. — Сирены
подманивают тех, кто... гм, готов поддаться. Ты заметил, что многие герои
проезжают этой дорогой, но никто на них, на этих сирен, даже руки не поднял?
— Да, но не понял. Я бы их перебил... если бы мог.
— Проехать мимо просто, — ответил Скиф
великодуш-но. — Я бы и без песни проехал. И ни одна бы не смогла... Что
мне их песни? Мне стоит вспомнить о Ляне, как все женщины мира... да нет их
просто со всеми их жалкими чарами! Есть только Ляна, моя Ляна, ею я уже
очарован, околдован...
Он мягко улыбнулся, лицо стало мечтательным, чистым, почти
детским, потом вдруг без всякого перехода захохотал грубо, по-солдатски.
— Ты чего? — удивился Олег.
— Не знаю, как насчет мечей и стрел... но от других баб
Ляна меня оберегает, это точно.
Он свистнул, гикнул, пустил коня в галоп, догоняя Турча.
Олег смотрел ему вслед. Да, мужчины сирен не трогают. Сирены — дело
добровольное: хочешь — поддайся, не хочешь — укрепись духом и топай мимо.
Сирены выпалывают род людской от слабых. Так что если сирены когда-либо и
исчезнут, то только от рук разъяренных неопрятных баб, у которых те поуводили
мужей.
Тропка через редкий лесок тянулась на диво ровная, по обе
стороны мелькает ельник, горбятся неопрятные кочки, стайками держатся
молоденькие сосенки, жалкие, как сироты, иногда в сторонке вздымает страшные
коричневые корни упавшее дерево.
Два-три раза попались деревушки, если можно назвать
деревушками три-четыре хатки, больше похожие на землянки. Рядами тянулись серые
поленницы дров, запас на два-три года вперед, и такие же серые хатки не отличались
от этих поленниц.
Женщин не видно, в поле, а мужчины кто чешется да зевает на
завалинке, кто месит глину, засыпая на ходу. Самые умелые вяло строгают грабли
да лопаты, на скачущего всадника посмотрел разве что один из пяти, все как в
воду опущенные.
Когда выехали на берег реки, довольно широкой, деревушки
стали попадаться чаще. Турч посмотрел на небо, сказал со вздохом:
— Кони устали... В следующем селе, какое бы ни
оказалось, заночуем.
— Медленно едем, — согласился Скиф. Олег смолчал.
Когда-то он в вихре мог облететь за сутки половину белого света, но какой смысл
в скорости, если мысли от этого не идут быстрее? А вот медленнее — да. Так что
лучше вот так неспешно, замедленно, зато не упуская ни единой возможности
повертеть крепкий орешек со всех сторон, поискать щелочку, вставить узкое
лезвие острой мысли, надавить, расколоть, увидеть зернышко истины...
Или хотя бы понять, как теперь распределять работу Семерых
Тайных. Пора, наверное, собраться. Все уж наверняка знают, что магический дождь
кончился. Они ж магией пользовались сто раз на день. Вдруг кто-то нашел
решение?
Дорожка вдоль реки петляла, следуя изгибам самой реки. У
самой воды торчат старые ветлы, изредка глинистый берег переходит в песчаный,
тогда глазам больно от сверкающего золотого песка. Затем снова деревья на краю
реки, опущенные в стоячую воду ветви, запах гниющей воды...
Показались домики, однако кони не обрадовались, не прибавили
шага. Олег увидел, что это селение явно когда-то знавало лучшие дни. Почти от
самой околицы дорога замощена бревнами, но дожди и весенние лужи намыли на
одних землю, а под другими, напротив, подрыли ямы, и когда его конь ступал по
этим бревнам, одни поднимались торчком, норовя достать самого всадника, другие
отзывались глухим шорохом, после чего рассыпались коричневой трухой.
Тревожное предчувствие сжало сердце. Деревня еще живет, но
люди выглядывают из окон изможденные, на улицах не слышно веселого детского
гвалта, бревна в избах вот-вот рассыплются, покрыты зеленым мхом, сами избы
вросли в землю. Он почти видел, как они погружаются с каждым годом, как в
болото, уже окна на уровне земли...
Ни одной целой крыши, словно их не то снес ураган, не то
сорвал пролетающий дракон. Одни голые ребра стропил, кое-где остался,
зацепившись, пук грязной соломы. Сами окна без ставен, половина заткнута
тряпками, грязными подушками, серый голодный бурьян заглядывает в хату,
присматривается, готовится перебраться и туда, раз уж огороды все захватил,
подмял, примучил, притоптал для себя и своего семени.
А потом показался даже город, который Олег признал городом
только по обвалившейся стене. Ворота, правда, уцелели, но вросли в землю на
четверть, и дорога повела в сам город рядом с воротами через широкий пролом.
Кое-где торчат обломки стены, видны следы, откуда горожане берут камень на свинарники.
Дома — те же сельские, из бревен, покрыты соломой, с
завалинками. Олегу почудилось, что он замечает, как весь город постепенно
погружается в землю, словно на болоте.
Даже люди, что попадались, все как в воду опущенные: хмурые,
молчаливые, в заботах, согбенные. На въехавших в город посмотрели искоса, без
интереса, тут же забыли, что рассердило Турча.
— Мрущий народ, — заявил он. — Я уже встречал
такие. И болезней нет, и никто не уводит в неволю, а что-то людей гнетет. Кто
поживее — уходит куда глаза глядят, а остальные мрут, не оставляя потомства.
Олег сказал хладнокровно:
Авось не вымрут за ночь. А потом пусть хоть весь город
провалится.
Турч удивился:
— Чего вдруг?
— А городов много, — ответил Олег
равнодушно. — И здоровых людей много...
Турч покрутил головой, смолчал. Волхв прав, видать, тоже
поскитался по свету. Но все равно этот народец жаль. Всякий жаль. Даже чужой.
Да и пока в тебя не плюнули и камнем не кинули — все свои, не чужие.
Он ехал, задумавшись, как будто совершенно забыл, что сидит на
коне, слившись с ним воедино, слегка откинулся корпусом, редкое солнце освещает
морщинистый лоб и крупный горбатый нос. Металлические бляхи на латах блестят,
как и на широком поясе. Глаза смотрят вызывающе, но в глубине Олег видел
суровую доброту. Этот воин любит мир, людей и готов за них драться.
Олег посматривал на него искоса, череп разогрелся не столько
от редко проглядывающего в дыры туч солнца, сколько от горячечных мыслей. Когда
человека тянет есть, пить, а потом и к женщинам, что здесь дивного — так же
поступают все звери, птицы, мухи и комары.
Но вот этот уже немолодой и суровый человек, что заставило
его поехать с ними? Ведь понимает же, что нет у Скифа ни сил, ни возможностей
вернуть... даже не вернуть, это никогда ему не принадлежало, а именно захватить
престол в землях Миш! Скорее всего, этот горячий юноша скоро сложит голову. Или
чуть позже, но — сложит. Так почему же?
