И потом наступит долгожданный миг, начертанный звездами:
она, обнаженная, опустится в эту горячую молодую кровь, разогреется, кровь этих
молоденьких дурочек начнет впитываться в ее тело, и наконец-то она
помолодеет...
Да, пока длился этот магический дождь, можно было возвращать
себе молодость силой заклятий, но сейчас она с ужасом и омерзением
всматривается в зеркало, чуть ли не каждый день находя то новую морщину, то
складку на шее, то даже седой волос!
Интересно, внезапно мелькнула мысль, что сказали бы другие
из Семерых Тайных, увидев вот это... Скорее всего, ничего бы не сказали. Для
всех эти короткоживущие люди — всего лишь что-то вроде травы, животных,
домашнего скота. Да, можно поплакать над сломанным цветком, умершим соловьем,
ручным воробышком или погибшей под конскими копытами любимой собачкой, но никто
не поставит себя с ними вровень.
Другое дело — Богоборец. Его один только Россоха зовет по
имени, остальные предпочитают эту кличку, прозвище. Хакама сама звала его только
Богоборцем, так лишний раз подчеркивала, что во главе Семерых стоит человек,
которому нельзя не подчиниться, нельзя перечить, что он боролся с богами и
остался жив, а боги отступились. Этот Богоборец еще дивно молод, для него люди
— все еще люди, такие же, как и он. Надо чтобы сменилось несколько поколений,
чтобы он сроднился с мыслью, что они все подобны траве или домашнему скоту. О
траве и домашней живности можно заботиться, кормить и защищать, но, когда
нужно, их можно использовать как дрова или мясо так же спокойно, как используем
для печи березу, а для жаркого — телятину или оленину.
Но это будет потом. А сейчас он, узнав о таком, пришел бы в
негодование. Не понимает еще, что жизнь жизни рознь. Жизнь простолюдина ничего
не стоит. Любая баба рожает, как крольчиха, по двадцать детей. Если их не
убивать, земля прогнется под их тяжестью...
Один из рабов исчез за дверью. Хакама отпустила край ковра,
вернулась к окну. Через время в дверь легонько постучали, слегка скрипнуло. Она
обернулась. Раб с поклоном указал обеими руками на распахнутую дверь.
Хакама распустила шнур на шее, легкий халат заскользил по
телу. Дождавшись, когда он весь лег и застыл невесомыми волнами, она
переступила и пошла к двери. Раб почтительно шел следом, она чувствовала его
тупой жадный взгляд на своих ягодицах.
Да, всплыла у нее мысль, пробовала и это. И многое другое. В
погоне за молодостью хороши и позволительны любые средства. Но звезды говорят,
что только молодая свежая кровь в ее жилах вернет ей то, ради чего любая
женщина пойдет на преступление. А для нее вовсе не преступление резать коров
ли, овец или простых людей.
Темные тучи закрыли небо от горизонта до горизонта. Там
клубились и двигались тяжелые черные массы, но на землю падал странный свет.
В глубине леса высилась каменная гора, такой она казалась
издали. Возможно, это и была гора в древности, но сейчас на самой вершине горел
свет, словно в полном безветрии полыхал и не мог сгореть смоляной факел, тускло
блестели массивные двери из темной меди.
К вершине вели пять уступов, на каждом могли бы поместиться
несколько сот лучников или просто людей с камнями, что с легкостью побивали бы
нападающих снизу. Наверх вела одна-единственная узкая лестница, каменная, по
ней к лучникам могла сверху опускаться помощь, по ней же могли отступать
наверх.
Крепость выглядела неприступной, да и в самом деле
неприступна вот уже много столетий, с самого начала, когда ее создали не то
неведомые боги, не то герои, равные им по мощи. Но стража все равно бдит, а
ночные дозоры каждый день обходят лес вокруг их крепости, выискивая следы
вражеских лазутчиков.
В дальней комнате на вершине горы горели все светильники, а
люди недвижимо смотрели в магическое блюдо. Миниатюрная хрупкая женщина
прерывисто вздохнула в напряженной тишине:
— Что так долго?.. Раньше ты был быстрее!
— Ничего подобного, моя повелительница, — ответил
сварливо толстый рыхлый старик. — Раньше это занимало куда больше
времени... Но вы желаете смотреть только за этим человеком, так что я уже
насобачился, насобачился!..
В блестящей поверхности клубился серый неопрятный туман.
Чародей двигал руками, бормотал заклинания, с кончиков пальцев срывались
короткие искорки. Туман слегка редел, однако из-за краев зеркала надвигались
новые комки, сгустки.
В комнате рядом с женщиной, которую чародей почтительно
назвал повелительницей, смиренно сидел рослый юноша, красивый, с суровым
мужественным лицом. Он был широк в плечах, с толстыми мускулистыми руками,
настоящая стать воина, но лицо задумчивое и совсем не воинственное.
— Вот, — вдруг сказал чародей с
довольством, — поймал... А вы говорите, долго!
Туман поредел, проступила зелень, это оказался лес, Деревья,
вот лесная тропа, показался скачущий всадник. Женщина прерывисто вздохнула.
Всадник приблизился, чародей застонал от усилий, перед всадником словно летела
задом наперед птица и смотрела на всадника, а здесь, в этой комнате, видели
глазами птицы разлетающиеся под ударами ветра красные, как пламя, волосы
зеленые глаза, устремленное вперед лицо.
Следом за всадником на тропу выметнулся второй красивый молодой
мужчина с черными, как вороново крыло, волосами, с яростным лицом, конь под ним
несся широким галопом.
Женщина произнесла властно:
— Этот меня не интересует.
— Да-да, моя повелительница, — пробормотал
чародей. — Просто мне кажется, что этот юноша сыграет немалую роль...
— Меня его роль не интересует.
Изображение снова сдвинулось на первого всадника. Все трое
всматривались в суровое лицо, в котором, однако, от суровости воина или
властителя не было и тени, но всадник явно суров, силен и в то же время словно
бы наполнен печалью и отчаянием. Сейчас, когда, как он думал, его никто не
видит, он смотрел вперед широко раскрытыми глазами, в которых отражалась
проносящаяся мимо зелень, и лицо его было открыто, как человек открывается
только перед собой и своими богами.
— Кто он? — спросил чародей шепотом. — Это не
простой человек.
Юноша нетерпеливо задвигался на стуле, его мать не станет
беспокоиться о простом человеке, но смолчал, его глаза тоже жадно следили за
всадником.
Деревья проносились толстые, ветви иногда опускались низко,
всадник на полном скаку пригибался, и было видно, что делает это безотчетно, не
выныривая из тяжелых, как горы, дум. Иногда острый сук на огромной скорости
проносился на волосок от его головы, даже чародей задерживал дыхание, не говоря
уже о женщине и юноше, но всадник мчался через лес, совершенно не думая про эти
сучья, ветки, корни, словно сам был наполовину лесным существом,
— Куда он скачет? — спросила женщина. Чародей
недовольно заворчал, пальцы задвигались, всадник отдалился, словно наблюдавшая
за ним птица начала быстро подниматься вверх. Туман проступил сперва как завеса
из мелкого дождика, все заволокло серым, в комнате слышно было только быстрый
шепот чародея да легкое потрескивание сгораемого в светильниках масла.
