— Не печаль наша страшна, а наши дешевые радости.
Гелон не понял сразу, спросил, не страшась уронить достоинство
правителя, который знает, оказывается, не все на свете:
— Почему?
Окоем ответил, все еще не спуская глаз с Олега:
— Человек радуется... и останавливается. Кажется, что
вот уже сумел, достиг, получил, добился. А человек, у которого в сердце печаль
и неспокойство, может дойти до Края света. А если печаль и щем в груди не
оставят его за это время, то пойдет и дальше. За Край... Не допытывайся. У нас
своя дорога. А он пусть идет своей.
Олег спросил, переводя разговор на другое:
— Гелон, мы не перестаем дивиться изобилию в твоей
стране. Как тебе это удалось?
Гелон развел руками:
— Сам удивляюсь. Нет, правда, не прикидываюсь!
Понимаешь, я никогда не любил сражений. Агафирс и Скиф вечно дрались либо друг
с другом, либо вместе нападали на кого-то посильнее, пропадали на охоте, а я...
гм, домики из песочка строил, раненых зайчиков подбирал, лечил, а потом
выпускал, пробовал муравьев убедить жить дружно... У нас во дворе жили мелкие
черненькие и крупные красные, так вот они постоянно воевали, а мое детское
сердце кровью обливалось, я ведь любил и тех, и других... Словом, когда мы со
Скифом ушли, то со мной ушло немало народа. Меня назвали тцаром, хотя какой я
тцар? Мы построили этот город, а потом заморились каждый год переносить
городскую стену дальше.
— Что, так быстро плодитесь?
Гелон вяло отмахнулся:
— Плодимся — да, но к тому же к нам едут отовсюду. Ну,
те, кто воевать не любит. Не поверишь, но таких набралось очень много!
— Поверю, — сказал Олег.
Скиф сердито сверкнул глазами. Мужчины, которым не нравится
воевать, — трусы. Жалкие трусы.
— Но все равно, — сказал Гелон, — я велел
ставить стены крепкие, а стражей назначил из самых чутких. Те кто не любит
воевать, — лакомая добыча.Потому у нас почти нет хорошей конницы, ибо не
собираемся никуда в походы, зато у нас самые крепкие стены, а на стенах
достаточно камней, смолы и всякого оружия, чтобы внизу полегло огромное
войско!.. А наши колдуны неустанно укрепляют мощь стен, выявляют лазутчиков...
— Попадаются?
— Чересчур много, — вздохнул Гелон. —
Поверишь ли, даже из таких стран бывают, что и слыхом о них не слыхивал! Чтобы
напасть на нас, им надо пройти десятки земель, где их перебьют раньше. Но
рыщут, выведывают, таятся... Явились бы открыто, я бы сам все показал! Такими
стенами любой правитель бы хвастался. А так приходится их всех на кол. Прямо на
городской площади, чтобы все видели...
Скиф сказал ехидно:
— А я слышал, что в твоей стране вот уже лет десять
никого даже не пороли! Так и знал, что брехня.
Гелон задержал цыплячью ножку у рта, в глазах были изумление
и обида.
— Почему брехня?.. Последний раз подданного казнили в
самом деле лет пять тому. А это чужаки...
— Их не жалко?
— Да нет, просто они уверены, что лучше украсть, чем
попросить. И чтобы мои подданные убедились, что это не так, все лазутчики
умирают на городской площади долго, очень долго... Правда, я велел на ночь их
добивать, чтобы не мешали спать криками.
Олег спросил деловито:
— А казнь свершаешь утром?
— Не слишком рано, — ответил Гелон рассудительно —
Чтобы народ выспался после трудового дня, позавтракал, пришел на площадь в
хорошем настроении. Вот тогда и начнётся это... даже не казнь, как считают
некоторые! Наглядный урок всем, кто смотрит, что законы лучше выполнять. Лучше
и безопаснее. А если жизнь чем-то трудна, то приди и скажи управителю, а если
тот не сможет помочь, то мне. Разве не понятно что я кровно заинтересован,
чтобы все жили богато и счастливо? Счастливые не бунтуют, не разбойничают. А с
богатых больше идет денег в казну. К тому же, наслышавшись, что у нас тут чуть
ли не вирий, сюда едут и едут переселенцы... Страна Гелония растет!
Скиф все это время ёрзал, словно из сиденья торчал острый
шип. Ел то очень быстро, то вообще замирал, а взгляд устремлялся поверх голов в
тревожную и грохочущую копытами даль, в глазах мелькали отблески пожаров, там
проносились призрачные фигуры всадников, падали люди, рушились стены.
Гелон говорил все тише, сбивался, он тоже видел глаза брата,
и лицо правителя Гелонии становилось все несчастнее.I
Скиф со стуком отодвинул тарелку. Гелон тут же замолчал,
напрягся. Олег опустил глаза, стало неловко за то, что сейчас произойдет.
— Брат, — проговорил Скиф. — Три дня тому мы
встретили старого воина, тот ехал, задумавшись, потом услышал наших коней, вскинул
голову, увидел нас. Никогда не забуду, с какой радостью и счастьем он
воскликнул: «Колоксай!..» А потом помрачнел, сказал недружелюбно: кто бы ты ни
был, незнакомец, ты не имеешь права быть настолько похожим на лучшего из людей
— его тцара Колоксая!.. Понимаешь, чужой человек назвал его лучшим из людей!..
Гелон кивнул, он соглашался, что их отец — лучший из людей.
И пусть каждый простолюдин, каждый человек на свете считает именно своего отца
лучшим из людей, но все равно, лучший из лучших — Колоксай, отец Гелона, Скифа,
Агафирса...
— А Миш была тогда лучшей из женщин, — добавилон —
Всё-таки отец был не совсем прав, что взял её обманом... Нет-нет, я не
оправдываю её! Я ведь тоже ушёл, разве ты забыл?.. Она и сейчас, говорят, самая
красивая из женщин на всем белом свете. Недаром отец сходил по ней с ума,
недаром пошёл на такую хитрость...
Скиф, вскипев, ударил кулаком по столу, вскочил:
Ты осуждаешь отца? Отца?
Гелон сказал мягко:
— Скиф, я тоже ушёл. Помни, я не простил её и тоже
ушёл...
Скиф некоторое время испепелял его взглядом, нехотя
опустился. Олег молчал, рассматривал карту.
— Мы должны отомстить, — сказал Скиф мертвым
голосом. — Убийство нашего отца не должно остаться безнаказанным!
Гелон сказал тихо:
— Но как?
— У тебя же тцарство! Не думаю, что оно уже сейчас
уступает владениям Миш.
Гелон повторил настойчивее:
— Как? Как ты мыслишь мстить?
Скиф огрызнулся:
— Как? Как все мстят. Месть — святое дело, угодное
богам и сердцу человека.
— Но кому? — спросил Гелон. — Ты понимаешь,
что говоришь? Если бы речь шла о соседе — другое дело. Но на той стороне —
мать! Это она убила. И ты... ты говоришь, что надо убить мать? Нашу мать? Даже
— нашу маму?
Скиф скривился, кулаки на столе сжались так, что заскрипела
кожа. Сквозь стиснутые зубы процедил люто:
— А что предлагаешь ты? Оставить зло безнаказанным?
