Он видел, как все ниже опускает голову Скиф. Похоже, юного
героя добивает фраза, что он отныне правитель, должен поступать как правитель,
заботиться о народе, как правитель, забыть о себе и вести себя только так, как
должен держаться правитель. А правитель делает все как надо, а не как желает
сам...
Скиф сказал убито:
— Но я не хочу, чтобы она шла босыми ногами по горящим
углям.
Окоем возразил настойчиво:
— Господин, в тебе говорит человек. Увы, простой
человек, даже простолюдин! А для простолюдина свой огород, корова да семья —
выше интересов великой державы, в которой живет. Но если даже простолюдин
поднимается до трона, такое бывало, он начинает мыслить по-державному. Если
мыслит по-прежнему, державе конец. Придут соседи — сильные, доблестные, самоотверженные...
Перед ними не устоять с мышлением простолюдина. Решайся, господин! Тем более,
что для Ляны это полностью безопасно, а ты получишь от народа такой порыв любви
и преданности, что они за тобой пойдут хоть в преисподнюю!
Скиф подумал, что его постоянно сравнивают с Гелоном, и
всегда в пользу Гелона. В самом деле, хорошо бы показать сразу всем, что он
достоин... А если невинная девушка пройдет по горящим угольям, а потом бросится
ему на шею, а потом они рука об руку... Нет, он подхватит ее на руки и понесёт
к алтарю, чтобы при всем ликующем народе их назвали мужем и женой. И чтобы
отныне и навеки... в радости и горести, в здоровье и болезни...
Со стороны городских стен донесся многоголосый крик, треск,
ржание коней. Скиф невольно подумал, что в кольце самой страшной осады, которую
только можно представить, сегодня падут тысячи людей, и, возможно... даже
скорее всего — падет сам город, и падут здесь они все, а они спорят о какой-то
ерунде, до которой ещё дожить надо, а вот дожить как раз и не дадут...
— Хорошо! — ответил он резко. — Если победим,
то пусть это будет!.. Но не раньше!
Он схватил меч и бросился к двери, спеша поскорее попасть в
мир, где звенит железо, где яростные крики и стук мечей по щитам, где все
просто и ясно.
Уже на пороге обернулся, крикнул яростно:
— Но запомни! Моя рука будет на мече. Если же хоть один
уголёк обожжет ее босые ступни, то... виновна она или не виновна, я тут же
рассеку тебя пополам и брошу на эти угли!.. А её всё равно возьму на руки и
отнесу к алтарю.
Окоем проглотил заготовленные слова, низко поклонился, пряча
в глубине глаз мстительные огоньки.
— Как велишь, господин, — ответил он тихо. —
Как велишь!
Он еще раз поклонился, взял со стола листок с указанием
мест, где на городской стене он поставит всех жрецов, и удалился, сгорбленный,
неслышный, как призрак.
Скиф несся вниз по лестнице, как горная грохочущая лавина. В
быстро раскалившемся черепе бурлили злые мысли, сталкивались, высекая искры, а
над ними парила одна злая, яростная: зарублю этого гада. Всё равно зарублю!
Придерусь к чему-нибудь и зарублю как бешеную собаку.
Окоем шел на свое место возле городских ворот, мысли юного
правителя не видел, но все равно юный герой был весь как на ладони, открытый и
беззащитный. Не зарубишь, ответил он ему мысленно. Если эта порочная женщина
обожжет ноги, то тебе о своей шкуре успеть бы позаботиться! Ишь, хотел обмануть
народ. А если каким-то чудом она пройдет по углям неповрежденной, то под вопли
ликующего народа ты просто вынужден будешь облечь меня золотой цепью и дать мне
полномочия судить и карать, ибо такова логика власти! Я ее знаю, а вот ты,
младенец, только начинаешь постигать.
Глава 40
Олегу в его покоях ночь казалась темнее, чем за стенами.
Светильники не столько разгоняют тьму, сколько распространяют аромат дорогого масла.
Мелкие красноватые язычки пламени тревожат, наполняют душу страхом. Спать не
мог, долго метался по комнате, подбегал к окну и жадно вдыхал ночной воздух, но
легкие хватали и горьковатый запах гари...
Неуловимо пахло железом, кровью и еще чем-то жутковатым,
отчего кожа покрывалась пупырышками, а волосы на затылке начинали шевелиться,
как живые. Все чувства говорили громко, что это его последняя ночь в Гелонии.
Пугающее ощущение обречённости заползло в грудь, сжало сердце, заполонило
тоской от макушки до пят. А тут еще в южной части города что-то горит, изредка
из-за тёмных стен показываются красные в ночи языки огня, ощутимо несёт гарью,
что входит в грудь и оседает во рту горечью.
Он оделся, вышел во двор, темный, как колодец, поднялся по
широким каменным ступенькам, спасибо Гелону, на стену. Близко от груди блеснул
наконечник копья, но незримый страж, рассмотрев бледное лицо Олега, узнал,
острое жало исчезло. Он слышал, как охранник медленно пошёл по стене, хоронясь
в тени.
Луна поднялась из-за края земли, сияющая, но все равно на
ней легко различимы все пятна, словно на старой выгоревшей сковороде, что все
еще служит честно и добросовестно. Полная луна, пока что полная, а потом
краешек начнет незаметно таять день ото дня, останется половина, и будет таять,
пока узкий серпик не исчезнет вовсе...
Еще через неделю, мелькнула мысль, когда небо останется без
луны вовсе, появится молодая луна, свеженькая, умытая. И хотя народ зовет её
народившейся луной, рассказывает разные истории про ее рождение, но что-то ему
не верится, что это новая! Пятна все те же. Однажды он высказал свои сомнения
одному мудрецу, но тот молча принёс свежеиспечённые его женой хлебцы. На всех
сбоку выступал одинаковый рубец от треснувшей формы...
И всё-таки он уверен, что это та же самая луна. Что бы там
мудрецы ни говорили, но это та же луна, на которую падает откуда-то тень...
Сердце тревожно стукнуло. Он ощутил, что снова подбирается к
той важной мысли, что однажды уже посетила, но ушла под напором обыденности. На
солнце пятен не рассмотришь, но и оно меняется, как и луна: утром крохотное,
оранжевое, днем — раскаленно-белое, а к вечеру остывает так, что становится
красным, багровым, распухает... Что с ним происходит, когда оно опускается за
край земли? А если не исчезает, как говорят мудрецы... с чего бы ему исчезать,
а остывает до черноты, и вот это черное солнце двигается через подземный мир
мертвых... или его как-то тащат через те ледяные пустыни мрака... тащат и
тащат... всю ночь... а утром...
Снова пахнуло гарью, а огонь стал как будто ярче. Он
вздрогнул, в двух шагах неслышно появилась крепко сбитая фигура в металлическом
доспехе. Турч умел двигаться и бесшумно, как призрак, что значит — побывал в
разных переделках, где надо было не только с воплем и мечом над головой, но и
ползком с ножом в зубах.
Турч кашлянул, спросил:
— И тебе не спится?.. Да, все чуют, что утром последний
приступ.
Олег потянул носом, поморщился, сказал озабоченно:
— Что там горит? Пожары, что ли... Но почему так спокойно?
Раньше гелоны, как муравьи, давно бы воду таскали...
