– Perhaps, sir
[22].
Генри О’Мерсье
«Оставьте нас ненадолго, – сухо бросил Крестоносец прислуге, – мы сами выберем блюда и дадим вам знать».
Когда разносчик вышел, Крестоносец тщательно запер за ним дверь уединенного кабинета. Затем, стремительным движением сорвав свой шлем, он привлек к себе Пирогу и приподнял ее маску.
Одновременно раздалось два изумленных вскрика.
Они не узнавали друг друга.
Это был не Рауль.
И это, увы, не была Маргарита.
Принеся друг другу самые изысканные извинения, они не замедлили развить столь неожиданное знакомство за упомянутым легким ужином – о дальнейшем благоразумно умолчу.
Летние забавы
Участок, который я обыкновенно снимаю на лето, располагается рядом с небольшим имением, в котором обитает самая зловредная старуха на всем побережье.
Эта мегера – вдова дорожного смотрителя, запилившая своего мужа до смерти, – соединяла в себе редкую сварливость с самой гнусной скаредностью, и все это приправлялось доведенным до крайности благочестием.
Но ее нет больше с нами – и да упокоится она с миром!
Ее нет больше с нами – и я хохотал до упаду, глядя, как она молотит по воздуху своими длинными костлявыми руками, прежде чем хлопнуться на куцый газон своего нелепого вылизанного садика! Именно глядя: я присутствовал при этих последних содроганьях, мало того, был непосредственным виновником этого маленького торжества, и, думаю, моя невинная шалость будет одним из лучших воспоминаний моей жизни.
Что ж, рано или поздно это должно было случиться – из-за этой гарпии я окончательно потерял сон, одна мысль о ней выводила меня из равновесия.
Ужасная женщина – просто ужасная!
Печального итога я добился путем нескольких шуток – вызывающе дурного тона, но вместе с тем свидетельствовавших о находчивости и упорстве их автора.
Не желаете ли вкратце ознакомиться с предпринятыми мною кознями?
Соседка моя была просто помешана на садоводстве: во всей стране не нашлось бы салатного листа, что сравнился бы с листьями из ее сада, а клубничная рассада была так прекрасна, что перед ней хотелось рухнуть на колени.
Старуха владела тысячею профессиональных ухищрений поистине убойной силы – против сорняков, саранчи и даже самых прожорливых червей, – которые она претворяла в жизнь, не зная усталости.
Ее сражение с улиткой достойно лучшего пера, – так, наверное, звучали бы посвященные ей бессмертные строки Коппе.
Однажды, когда надо всем нашим краем пронесся беспощадный ливень, мне пришел в голову следующий план:
Я созвал рать окрестных пацанов (рать – это у нас так говорят) и, вручив каждому по мешку, сказал:
«Ступайте-ка, милые мои, да наберите по дорогам столько слизников, сколько сможете унести. По возвращении получите пару монет на сладости» (в тех местах улиток называют слизниками – вдвойне ошибочно, между прочим).
И вот мои сорванцы отправились за добычей.
Улов их был обильным, как никогда: улитки, надо признать, покрывали холмы, словно ковром.
Заполучив моллюсков в свое распоряжение, я усадил их всех в огромный ящик с плотно прилегавшей крышкой, где им пришлось с недельку поголодать.
После чего в один из лучезарных летних вечеров я выпустил мою скотинку попастись в соседском саду.
Выглянувшее вскоре солнце осветило это новое Ватерлоо.
От клубничных кустов или пучков эндивия и цикория, еще совсем недавно поражавших своей пышностью, оставались лишь жалкие оборванные клочья.
О, как бы опечалило меня зрелище этого опустошения, не сгибайся я в три погибели от неудержимого хохота!
Старуха не могла поверить своим глазам.
Мои улиточки между тем, изрядно подкрепившись, но не пресытившись окончательно, продолжали свою разрушительную трапезу.
Из своей крохотной обсерватории я наблюдал, как они потихоньку подбирались к грушевым деревьям…
В этот момент колокол возвестил о начале десятичасовой службы, и моя соседка припустилась что есть духу поведать о своем горе Господу Богу.
* * *
Что за наслаждение было бы подробно рассказать обо всех моих невинных шутках! Умолчу, однако, о том, как я подбрасывал шипучие кристаллы карбида кальция в этот дурацкий фонтанчик у нее под окном – перо бессильно замирает в попытке описать ту невообразимую чесночную вонь, которую он поднимал со дна.
Каково же было мое ликование, когда я узнал впоследствии, что эта мегера испытывала непреодолимое отвращение к запаху чеснока!
Также, помнится, она с особым старанием ухаживала за хорошенькими кустиками петрушки, что росли около разделявшей наши владения стены. О, божественная травка!
Сколько же пригоршней семян болиголова – растения, по внешнему виду совершенно не отличающемуся от зонтиков петрушки, – высыпал я на лелеемую грядку. (Мне искренне жаль новых владельцев садика, если она также не обнаружат подмены.)
Но перейдем к двум украшениям моей коллекции проделок, последняя из которых, как я уже говорил, и вызвала преждевременную кончину отвратительной старухи.
Неотрывно следя за ее передвижениями, я до последней мелочи изучил распорядок дня этой карги.
Обычно, поднявшись с первыми петухами, она недоверчиво осматривала каждый уголок своего сада – там улитку снять, здесь сорняк выдернуть.
С первым ударом колокола наша богомолка отправлялась к заутрене и, исполнив свой долг истинного прихожанина, возвращалась домой, захватывая из почтового ящика газетенку под названием «Крест Господень», которую она прочитывала от корки до корки, потягивая кофе с молоком.
И вот однажды утром на страницах любимой газеты она обнаружила преудивительные вещи. Передовица, например, начиналась с такой фразы:
«Когда же наконец будет покончено с этими ч… попами?!», и так далее в том же духе. Внизу страницы стояло следующее обращение:
«К нашим читателям.
Мы взываем ко всем, кто читает эти строки, – будьте бдительны, если по той или иной причине вам приходится пускать священника на порог. Так, в минувший понедельник некий кюре из Сен-Люсьена, призванный к одру одного из своих прихожан, дабы свершить над ним таинство последнего причастия, выходя, не постеснялся прихватить золотые часы покойного и дюжину столовых приборов чистого серебра.
