Мы спустились по бетонной лестнице и очутились в длинном коридоре с низким потолком; коридор был абсолютно безлюден. Нас никто не остановил, не поинтересовался, что мы тут делаем. Почти все двери по сторонам коридора оказались открыты, но людей в помещениях я не заметила. Казалось, что в этих комнатах не осуществлялось никакое тюремное управление, а просто складировался мусор, рухлядь и прочая дрянь: пластиковые бутылки, тряпки, обрывки бумаги; непонятно, как это соотносилось с деятельностью администрации.
Совершенно беспрепятственно мы проследовали до дверей, ведущих в кабинет коменданта, и так же беспрепятственно вошли. Я спросила, отчего здесь такая вольность и свобода, Сату уклончиво промолчал.
Сам кабинет отличался внушительными размерами. Видимо, прежде здесь размещалась насосная станция или техническое отделение – я обнаружила множество моторов и вентилей, они не выглядели рабочими и, кажется, никак не использовались, валялись на полу. На стенах кабинета располагались полки, на которых сидели кошки. И кошки эти ненастоящие, то есть не совсем ненастоящие, а в конкретный момент времени, и изготовлены-то, скорее всего, из живых кошек. Одним словом, эти кошки были чучелами. И чучел этих в комнате находилось много, и некоторые из них пребывали в растерзанном состоянии.
Затем я заметила человека, который в скрюченной позе лежал на трех неровно составленных стульях; Сату подсказал, что это и есть майор Арита. Судя по всему, он был здесь с ночной смены и утомился своими обязанностями до состояния полной невменяемости. Над полковником возвышался воткнутый в спинку стула нож, перепачканный в пуху, – видимо, недавно этим самым ножом полковник сокрушал свою коллекцию.
Сату осторожно достал клинок из спинки, отложил его на письменный стол и сказал, что судьба обошлась с полковником неласково; по некоторым сведениям, Арита происходил из приличной семьи, но после окончания Императорского Инженерного корпуса пристрастился к стимуляторам и однажды, пребывая в одурманенном состоянии, проиграл в карты собственную жену. Отец жены, видный чиновник в Министерстве сельского хозяйства, выкупил свою дочь, а непутевого зятя поймал и избил палками, после чего тот, не стерпев позора, отправился в изгнание на Сахалин, где ему посчастливилось занять пост коменданта тюрьмы. Я во все это легко поверила, поскольку Арита действительно выглядел как человек злоупотребляющий, причем злоупотребления эти явно совершались с самоотверженностью и энтузиазмом – полковник не удосуживался бриться, и лицо его напоминало щетинистую картофелину.
На стене над креслом полковника красовался золотой флаг с вышитым черным шелком крупными цифрами «731», справа от кресла размещалась полка, на которой скрипел покоцанный будильник, из тех, что до сих пор используют экипажи бронетанковых войск. Возле амбразуры, выходящей в сторону «Уголька», на треноге стоял маслянистый крупнокалиберный пулемет, из которого золотистой змеей свисала лента, она была маслянистая, на ней чернели прилипшие мухи. Ствол пулемета смотрел в небо.
Сату начал было рассказывать, что у его отца имелись некоторые предложения по улучшению здешнего положения, но неожиданно безобразно растрезвонился будильник. Он звонил, подпрыгивал, бился головой в стену, я растерянно поглядела на Сату, но тот лишь пожал плечами. От звона очнулся Арита. Майор упал со стульев, тут же поднялся и, не обращая на нас никакого внимания, направился к пулемету.
Он приблизился к треноге и упал на пулемет, обняв его, как старого друга. Некоторое время майор Арита так и стоял, не двигаясь, как бы впав в оцепенение, с выражением тоскливой истомы на лице, будильник же продолжал упорно стучаться в стену. Когда же будильник все-таки убил себя, в дело вступил майор.
Майор прилип к пулеметному прикладу и начал стрелять. Было видно, что стреляет он с удовольствием, что стрельба привычна ему и любима им, он делал это умело, словно и не стрелял, а работал со стамеской, резал грушу, или кап, или северную березу, чуть приподняв правое плечо, собрав в руках инструмент, совершая скупые мастерские проходы, делая небольшие промежутки для дыхания между очередями.
Сату пожал плечами, давая понять, что определенные профессиональные деформации есть неизбежная составляющая службы на острове, что это может случиться с каждым, особенно на таком сложном и ответственном комендантском посту.
Майор Арита раззадорился и стрелял уже азартно, взахлеб. Теперь он походил на человека, который после долгого перехода через пустыню дорвался до воды и пьет теперь из кувшина, обливаясь и кашляя, не в силах остановиться; отдача била в плечо майора и уходила в его щеки, которые тряслись отдельно от всего остального лица, как бы набрасываясь при этом на уши. Майор в стоячем положении оказался несколько сухопар, лежа на табуретках, он казался внушительнее, в вертикали не изменилось только лицо, оставшись опухшим и мертвым.
Неожиданно очередь прервалась, Арита довольно, но нечленораздельно вскрикнул, стукнул кулаком в приклад, засмеялся и указал пальцем в бойницу и опять расхохотался. Ствол пулемета дымился, пахло горелым маслом, горячим железом и порохом. Стало тихо, слышалось лишь тяжелое разогретое дыхание майора, его больные легкие. Он стоял у пулемета и вглядывался в амбразуру, тщательно вытирая руки о мундир, а потом, не переставая вытирать руки, принялся плевать в окно. И делал это старательно, так же, как и стрелял. Очень скоро у него кончилась слюна, тогда майор удовлетворенно кивнул сам себе и направился обратно к стульям. Мы его не заинтересовали, он проследовал мимо и упал на свое печальное лежбище, при этом голова у него неестественно свесилась и вывернулась вбок. Ариту это не смутило.
Я поняла, от чего раскачивался негр в клетке. Он, пожалуй, не так безумен, как подумалось в первый момент.
Я не знала, что делать дальше. Я подошла к столу и взяла книжку в кожаном переплете, почему-то думала, что это стихи, но это оказалась исключительно безумная книга, повествующая о практиках духовного общения с разумными осьминогами. Написана в самом начале двадцатого века и издана довольно большим тиражом в полторы тысячи экземпляров. Больше здесь было нечего делать, поэтому мы предпочли удалиться.
Воздух вне здания пропитывала сажа, но после тяжелого духа, царившего в администрации, угольный ветер показался свежим и чистым, я с удовольствием вдохнула его и посмотрела вверх. Клетка раскачивалась слабее, и траектория у нее получалась скучная, обрывистая и дерганая, а сквозь прутья свисала темная рука с длинными пальцами; я сосредоточила взгляд и рассмотрела, как по этим самым длинным пальцам стекает кровь: сегодня майор Арита был в форме.
Сату заметил, что Арита имел давнюю склонность к экстравагантным выходкам, так что тут нечему удивляться. Этому негру еще повезло, сказал Сату, хороший негр попался, толковый, год продержался, теперь где такого найдешь, майор заскучает.
Я спросила, кто осуществляет надзор за обеспечением заключенных, если из всей администрации на месте лишь комендант, да и тот в условно пригодном состоянии. Сату пожал плечами и ответил, что сегодня, видимо, выходной, поэтому тюремный гарнизон находится в общей увольнительной. Кроме того, зная оригинальные привычки майора, на службу в «Уголек» соглашаются неохотно, поскольку майор любит не только кошек и пострелять с утра, у него наличествуют и другие экстравагантные стремления, так что да, кадровый вопрос существует, и порой он стоит ребром.
