Среди поселенцев нашелся военный, в свое время служивший в береговой обороне, позже разжалованный и сосланный по решению трибунала в Александровск; он неплохо знал пролив и утверждал, что одного хорошего землетрясения достаточно для того, чтобы поднять между материком и островом мост достаточной ширины.
– Разве это возможно? – спросил Артем.
– Вполне, – кивнул каторжный. – Вода и без этого постепенно уходила из пролива, через несколько тысяч лет она ушла бы вовсе. Но землетрясение сделало это гораздо быстрее. Там… – Он махнул рукой в сторону севера, – там теперь перешеек. Суша. И поэтому все бегут. Все боятся.
– Чего боятся? – спросила я.
– Все боятся бешенства. Вспышки. Боятся, что власти зачистят территорию.
– Как? – продолжала глупить я.
Каторжный снял с ветки портянки и принялся наматывать их на ноги с необыкновенной тщательностью, удовольствием и улыбкой.
– В наши дни территорию зачищают одним способом, – сказал он. – Он быстр и эффективен. И никто под этот способ не хочет попасть. Поэтому все бегут на юг. И я бегу, и вы бежите. Все.
Артем промолчал.
– Но может, это и не так, – вздохнул каторжный. – Возможно, бегство связано лишь с бунтом в «Трех братьях». Там томилось много решительных людей… Тогда ничего страшного не произошло, все, как вы говорите, – бунт подавят, и порядок вернется.
Он встал, попрыгал и стал подкачивать надувные камеры байдарки насосом-лягушкой. Нам тоже пора было отправляться дальше. Артем поволок лодку к воде и стал проверять мотор, я осталась рядом с костром.
Каторжный продолжал спокойно подкачивать лодку, он не спешил и не суетился, видимо, годы тюрьмы и жизни в поселении научили его не торопиться.
– Что вы думаете о будущем? – спросила я у него.
Он ответил не сразу.
Артем услышал и засмеялся. Он и потом смеялся, по пути, вспоминая про лисицу и петуха.
– Только дурак может посадить лису и петуха в одну клетку, – говорил Артем, прибавляя газу. – Только полный дурак, полный дурак, Чек и то его умнее.
Поронай
Когда стало ясно, что река Тымь поворачивает на восток, мы сдули лодку и двинулись дальше пешком. Артем взвалил на себя две десятилитровые канистры, мотор и лодку, я несла палатки и еду. Карабин оставили, но патроны Артем закинул в рюкзак.
Местность от реки Тыми до истоков Пороная походила на огромное болото: деревья, некогда росшие на его месте, высохли и почернели, но еще упрямо стояли, отчего создавалось впечатление замкнутого пространства и одновременно простора. Мох под ногами был мягок, ям с жижей попадалось немного, Артем старался идти между крупных кочек, и у него получалось выбирать относительно сухие места. Несколько донимали комары, пришлось задействовать репеллент, но они умудрялись прорываться, жужжали над ухом и лезли в глаза. Артем, чтобы меня подбодрить, рассказал о некоем оводе, который был занесен ураганом из Китая, прижился на острове, размножился и стал опасен: этот овод, пролетая мимо жертвы, выбрызгивает ей в глаза личинок, и личинки впоследствии глаза выедают.
Мы ориентировались по солнцу и по карте, но мне все время казалось, что Артем поглядывает на небо и на планшет для того, чтобы успокоить меня, поскольку дорогу он знал и так – есть такие люди, которые всегда знают, куда надо идти, пусть даже они ни разу не преодолевали эти места.
Болота казались бескрайними, но я знала, что скоро мы преодолеем их – к востоку начинались сопки, смутно различимые сквозь влажный воздух, а по западу проходила железнодорожная линия и рядом с ней обычная дорога. Западный ветер приносил гарь, что подтверждало правильность выбора пути.
Толчки не повторялись. Погода установилась удивительно гладкая и спокойная, безветренная и легкая, и мы пробирались через долгий светлый день, словно мы застыли в нем; наверное, это было неплохо. Солнце раздвоилось и позеленело, тени исчезли, заболели глаза.
Артем оставался невозмутим, и его настроение передавалось мне. То, что случилось в последние дни, казалось нереальным, произошедшим будто не со мной. В душе установились покой и непонятная уверенность. Я улыбалась и думала о каких-то неуместных сейчас вещах: о прогулочных велосипедах, о вечных лампочках, о коврике в прихожей нашего дома, о который я запиналась в детстве, а однажды сломала палец на левой ноге. О шляпах. Вдруг захотелось шляпу и почитать книгу, лучше стихи.
Иногда я останавливалась и разглядывала мох. Артем терпеливо ждал.
Иногда я разглядывала камни. Здесь попадались необыкновенные камни, похожие на метеориты: оплавленные куски черно-синего металла и пупырчатые прозрачные стекла. Артем говорил, что это части корейских баллистических ракет, запущенных с подводных лодок и перехваченных над Карафуто, но счетчик показывал лишь незначительное превышение обычного фона.
Иногда с запада приносило миражи. Над Татарским проливом миражи – обычное явление, многие капитаны судов береговой охраны коллекционируют и систематизируют эти атмосферные феномены, существует даже общество, изучающее фата-морганы. В свое время сам профессор Ода отдал время изучению миражей, однако никаких определенных выводов сделать не смог. Как правило, миражи являли картины сожженных и уничтоженных городов, некоторая, незначительная часть представляла собой хрономороки, определить эпоху происхождения которых не представлялось возможным. Но существовала также крайне малая часть явлений, вид которых не объяснялся ни прошлым, ни настоящим. Ими и интересовался профессор.
Во время нашего похода до нас долетали исключительно погибшие, лежащие в руинах города. Я наблюдала за ними с интересом, Артем, напротив, отказывался смотреть, утверждая, что его товарищ Чек не советовал засматриваться на мороки и прочие видения.
Но я смотрела.
Несколько раз мы вброд переходили пересохшие ручьи с лужами застоявшейся воды, кишащей червями и непригодной для питья, несколько раз встречали вросшую в землю старую технику, брошенную здесь, наверное, еще до Войны, долго поднимались на пологий, но длинный холм, который являлся водоразделом между Тымью и Поронаем.
Каждые три часа мы делали остановку и пили воду, было жарко, и риск получить обезвоживание оставался высок; постепенно я стала отмечать, что наши перерывы становятся все длиннее и длиннее, у Артема начали дрожать руки. Мне кажется, у него проблемы с сердцем, дистрофия или что-нибудь в этом духе, выносливости никакой, дышит, как старый астматик. А может, он и есть астматик. Но виду старается не подавать, Прикованный к багру.
К вечеру одолели километров двенадцать. На ночь остановились на небольшом островке, поросшем папоротником. Я набрала хвороста, развела костер и стала варить кашу, Артем удалился в болото и вернулся с котелком недозрелых ягод клоповки. В свежем виде она действительно изрядно попахивала клопами, но Артем сказал, что так употреблять ее гораздо полезнее. Он подобрал чистый круглый окатыш и принялся давить им клоповку прямо в котелке; когда та превратилась в жижу, Артем залил ее водой. Получился пахучий горьковатый сок, который следовало пить маленькими глотками; по уверениям Артема, сок отлично тонизировал и снимал усталость.
