Не знаю, от этого или от чего другого, но в ту ночь мне снилась птица. Печальная птица зимородок, она сидела на ветке над ручьем и глядела на меня нечеловеческим человеческим лицом. Я вспомнила, что при встрече с ним следует загадывать желания, но никак не могла придумать, что пожелать; так мы друг на друга и смотрели, молча, до тех пор, пока я не проснулась.
Артем спал в своей палатке так тихо, что у меня промелькнула мысль, что он умер, и я заглянула к нему – мой проводник лежал лицом вниз, абсолютно тихо и неподвижно; я испугалась, но побеспокоить его так и не решилась, просто стала ждать, слушать болота и смотреть на звезды, которые висели возмутительно низко.
Утром он тоже проснулся не сразу.
Переход от Тыми до Пороная занял двое суток, хотя по карте это расстояние выглядело незначительным; вполне вероятно, что без груза я одолела бы его часов за пять. Но мы провозились слишком долго; можно было управиться быстрее, выйдя на дорогу, однако Артем в очередной раз повторил, что дорог стоит сейчас сторониться, во всяком случае, пока мы не доберемся до территории, контролируемой войсками.
Артем полагал, что Поронайск устоял хотя бы в силу того, что от Александровска до него двести километров по прямой, по дороге же несколько дальше. В случае если железная ветка от Поронайска на юг сохранилась в исправном состоянии, то подтянуть к городу войска должны были успеть. Расстояние играло против бунтовщиков. Кроме того, по мнению Артема, возмущение имело локальный характер, вряд ли бунт охватил все каторжные тюрьмы острова, та же тюрьма в Углегорске не могла разрушиться от земельных колебаний, пусть и таких значительных.
Нам предстояло преодолеть примерно сто двадцать километров по прямой и сто пятьдесят километров по реке на юг. Сто пятьдесят – это приблизительно, разумеется, с мотором и вниз по течению Артем думал пройти реку за три дня. У меня имелись сомнения; я думала о том, что верховья Пороная сильно пересохли и для лодки были малопроходимы, впрочем, о своих сомнениях я предпочла умолчать.
В итоге они оказались беспочвенны: в отличие от Тыми Поронай был достаточно полноводен, Артем предположил, что это стало следствием землетрясения – привычный гидрологический режим нарушился, вода сошла с восточных отрогов хребта или выдавилась из болот. Мы решили сплавляться, останавливаясь лишь в сумерках и отправляясь в путь с первыми лучами солнца.
За триста лет освоения Сахалина эти места, в отличие от южных частей острова, так и не удалось толком обжить. Мы шли по течению, река извивалась в берегах, и опять над нами плясали два солнца, отчего у меня кружилась голова; порой река успокаивалась, выпрямлялась, сужалась и некоторое время текла ровно, порой берега были высоки и деревья, упавшие в воду, образовывали над нами причудливые косые мосты, отчего казалось, что мы плывем по забытому сказочному миру. Солнце умудрялось светить с двух сторон, свет плыл вокруг, Артем цеплялся багром за ствол, мы замирали в свете, и все замирало, даже вода под нами. Вероятно, и до землетрясения Поронай был шустрее Тыми, и благодаря этому почти все время мы двигались самоходом, Артем запускал мотор, лишь когда течение ослабевало и лодка входила в мертвую полосу. Следов пребывания человека не встречалось, после людского изобилия, к которому я успела привыкнуть за последнее время, безжизненные берега настораживали, и я невольно касалась рукоятей пистолетов. Артем тоже держал багор под локтем. Мы плыли.
Кажется, это случилось на третий день, впрочем…
Кажется, все-таки третий.
Над лесом поднялась ржавая мачта связи, поставленная здесь еще в те времена, когда существовала связь. Вышка вся ржавая, но стояла, как ни странно, ровно, не косясь, лишайником и то не обросла, а такое случалось редко.
– Поселок, кажется, – шепотом сказала я. – Если вышка, то поселок, да?
Артем обернулся, нахмурился и заглушил двигатель, лодка медленно вырулила за поворот. Поперек реки торчали загородки из кольев и проволоки, сама река распространялась и мелела. На берегу вокруг вышки виднелись многочисленные жилища, сложенные из древесной коры и дерна.
– Рыбоеды, – сказал Артем. – Они любят в таких местах селиться – где высокое.
– Где высокое?
Артем кивнул на вышку и в этот раз взял багор на изготовку.
– Чтобы видно было, если издали подходят.
Я поинтересовалась, кто такие рыбоеды, Артем нехотя рассказал, ему тут не нравилось, хотя ему везде не нравилось.
Рыбоеды были кончеными людьми, лишенными последних надежд, изгои, которые, поблуждав по острову, сбивались в стаи и поселялись подальше от городов, в глуши и безлюдье. Изгоями становились те, чьи болезни не поддавались лечению, в основном это были пораженные саркомой, кожными болезнями, корковой чесоткой и хроническим фурункулезом. Корейцы, китайцы и некоторые японцы, бывшие каторжниками, а впоследствии вышедшими на поселение, старались определиться как можно дальше от остальных. Питаться такие отшельники могли либо черемшой и кореньями, собираемыми в лесу и возле болот, либо рыбой, входившей в реки. Рыба, кормившаяся пораженным радиацией морским планктоном, не способствовала укреплению здоровья – рыбоеды, употреблявшие ее, не жили больше трех-пяти лет.
Артем сказал, что он знал о двух поселениях рыбоедов возле Невельска и об одном недалеко от Южного, вот и тут тоже, оказывается. Пообщаться с ними вряд ли получится, они нас наверняка заметили еще издали и убрались в лес и сидели сейчас, разглядывая нас из зарослей.
Лодка чиркнула днищем по дну, Артем выругался и выскочил за борт, я за ним. Артем взялся за линь и рывком выволок лодку на гальку, и сразу я услышала тонкий писк уходящего воздуха, Артем раздраженно пнул лодку и принялся ее разгружать.
– Пропороли? – спросила я.
Это был уже третий прокол за наше недолгое путешествие по воде, и ничего страшного не произошло – Артем клеил резину быстро и надежно, полчаса – и готово. Однако сейчас ситуация была иная – по брюху левого баллона тянулась широкая рваная дыра, ясно, что на такой лодке продолжить путь не получится, надо чинить. Артему явно не хотелось оставаться здесь, он смотрел по сторонам с опаской и напряжением.
Хижины, построенные из коры и коряг, присыпанные землей и обложенные камнями и дерном, торчали вокруг вышки в хаотичном порядке и походили на чумные бубоны, вдруг возникшие на земле, даже смотреть на них было неприятно. Вероятно, жизнь, протекавшая в этом поселке, оказывала прямое воздействие на психику обитателей, хотя не исключено, что здесь просто в изобилии встречалась кора и крепкий дерн.
Всюду пахло. Возле хижин на установленных жердях ветром и солнцем вялилась рыба, вывернутая костями наружу. Железно брякало на вышке, обычный полдень в деревне мертвых под солнцем мертвых. Что-то мелькнуло там, наверху, я подумала, что в глазу у меня от солнца замутилось, и внимания не обратила, мало ли? К полудню от бликов на воде в глазах начинали плясать бесенята, и мне периодически приходилось делать гигиеническую глазную гимнастику, так что я не придала значения этому видению, немного проморгалась, и все.
