Артем перетаскал и погрузил в лодку канистры и рюкзаки и стал выводить лодку на глубину, пора было отплывать.
Артем не стал дожидаться, пока нас подхватит течение, дернул стартер, и мотор послушно затарахтел. Я запрыгнул на нос, лодка, булькая винтом, стала выруливать на течение, берега сдвинулись и поплыли мимо нас, медленно, чуть покачиваясь. Ужас, в который я окунулась, постепенно отступал. Артем добавил газа, и лодка пошла веселее.
Не знаю, что меня заставило оглянуться.
– Оглянись! – крикнула я. – Назад!
Артем оглянулся и стал разворачивать лодку.
На каменистом берегу стоял человек. Невысокий, в мешковине человек.
Лодка хлебнула воды, развернулась и пошла обратно против течения, мы не успели отплыть далеко. Артем подхватил багор, выскочил из лодки и стал медленно приближаться к мальчишке.
Я тоже вылезла, одной рукой держала за линь лодку, другой пистолет; кошмар не закончился. Седой, так сначала показалось, такие люди всегда представляются седыми и старыми, однако, приглядевшись, я увидела, что мальчишка – альбинос, с тонкой полупрозрачной кожей и синими косоватыми глазами.
Артем смотрел на него, и я видела, как дергается у него нижняя губа, но не от отвращения, а от ярости.
Что-то снова мелькнуло на краю зрения, неуловимое, как дневной морок, и в этот раз нервы у меня не выдержали, я резко повернулась в сторону высокого берега и, не успев подумать, нажала на курок.
Первые пули кучно убрались в зелень, сочно взметнулась срубленная листва, руку у меня повело вправо, снося растущие над косогором кусты, гильзы с шипеньем просыпались в воду, очередь оборвалась, щелк. Патроны кончились. Я быстро сменила магазин; я ждала, что вот-вот на берегу возникнет чудовищный зверь, зарычит и кинется на нас из кустов.
Ничего.
Там не было никого, только поломанные ветки. А еще оползали по склону сбитые пулями камни.
Мальчишка смотрел на меня. Я спросила:
– Как тебя зовут?
Мальчишка промолчал. Я спохватилась и спросила его по-китайски.
– Он тебе не ответит, – вмешался Артем.
– Почему?
– У него нет языка.
Показания Артема
Лагерь расположен у реки.
Это правильно, если что-то случится – на другом берегу пулеметы через каждые десять метров. Река неглубока и неширока, но перейти ее не получится – колючая проволока в несколько рядов, в воде тоже. Если толпа двинет на юг, то попадет в реку, под пулеметы.
Прорваться здесь нельзя. Никак. Можно обойти с запада, наверное, многие так и сделали, но у нас выбора не было.
Через реку перекинут железнодорожный мост, вчера патруль перевез Сирень на другой берег. Но она вернется, она не может не вернуться. Она постарается, я знаю. Верю. Я верю в нее с той самой минуты, как увидел ее в первый раз.
Мы сидим у воды, вокруг нас круг свободной земли шириной метров в пять, вокруг ханы. Они боятся меня. Я убил двоих, теперь не лезут. Ждут, когда я засну. Ждут.
Мальчишку пытались украсть. Скорее всего, колдуны. Среди ханов сильно поверье, что мясо и кровь альбиноса – лекарство от многих болезней, поэтому альбиносы здесь редко доживают до преклонного возраста. Почти все они беззубы и беспалы, у них нет ушей, волос – все это еще при жизни отбирают для изготовления амулетов, приносящих удачу. А у мальчишки нет даже языка. Он молчал и смотрел на меня, часто моргая.
Сирень оставила шоколад, кроме того, я успел набить карманы крупой. Жевали ее, не скрываясь, остальные не приближались, смотрели издалека. Смотрели, смотрели.
Ночь продержались. Ночь была темная, лишь гроза далеко в море, так далеко, что гром до нас не долетал.
Но к утру я заснул. Я могу не есть неделю, со сном сильно хуже.
С утра держался, придумывал, как его назвать. Сначала хотел Беляком, первое, что в голову пришло. Потом Косым, правый глаз у него косил сильно из-за моргания. Потом Жмуром, но передумал, неправильно это, живых мертвыми называть. В конце концов я так и не смог ничего толком придумать, место для придумок было плохое. Так что назвал я его Ершом, мы ведь нашли его в рыбоедском поселке, пусть будет Ерш.
Потом Ерша пытались украсть. Я задремал на минутку, не задремал даже, скользнул в свет и тут же всплыл, открыл глаза. Три хана тащили Ерша прочь. Он немного сопротивлялся, ну, насколько может сопротивляться мелкий и хилый пацан без пальцев трем взрослым ханам. Я не стал кричать или пытаться угрожать, стал сразу убивать. По-другому тут нельзя, дашь слабину – сожрут. Ханы, когда их много, могут только бояться.
За ночь я набрал камней. Едва мы сюда попали, так и стал собирать, камней тут много, и все как один подходящие – с куриное яйцо. Конечно, никаких яиц я в жизни не видел, но знал, какого они размера. Кидать их удобно. В рукаве по штуке держал. Как увидел, что ханы Ерша тащат, так сразу и швырнул.
Багру меня Чек научил, а камни уже я сам. Мое открытие. Багор можно потерять, ну, или отберут его у тебя, да мало ли что может случиться? А камни, они всегда под рукой. С камнями я дружу.
Они волокли Ерша. Узнали, что альбинос, и поволокли. Хорошо, что Сирень отдала ему свой красный свитер, в свитере я видел его гораздо лучше на фоне грязных ханских мешковин.
Попал с первого броска, и правильно попал – в ханское темечко, с треском. Он так и отвалился, мордой в землю, ногами заплясал, а те двое Ерша уронили, он ко мне пополз. Второй камень я вдогонку выпустил, и второго хана тоже убил. Третий побежал, камни у меня оставались в левом рукаве, и я метнул с левой. Тоже попал, но по касательной, не убил.
В толпе закричали, крик подхватили, ханы, прихихикивая, дружно двинулись к нам. С другого берега ударил пулемет, я упал, вжался в землю, Ерша прижал.
Пулемет работал секунд десять и заглох. В толпе ханов в разных местах кричали от боли, потом по одному замолкали. Я подумал, может, они не собирались Ерша на амулеты разбирать, может, просто сожрать хотели. Убитых мной они, кстати, быстро забрали.
Дальше ханы молчали. Лежали, ненавидели.
Они меня ненавидят. Они поняли, кто я такой, они меня знают, пусть мы никогда с ними и не встречались.
Я никогда трупоедствовать не стану, лучше сдохну три раза, я не боюсь сдохнуть. А они боятся. Готовы жрать червей, крыс, друг друга, так хотят жить. Поэтому они бессильны. Это мне еще Чек объяснил, он, когда еще философствовал, ханскую мудрость хорошо изучил. О том, что благородный и доблестный муж готов умереть всегда и поэтому непобедим и ступает гордо, в нем живет вера, жалкое же сословие страшится праха небытия, ибо не верит, и поэтому слабо и нападает стаей, как крысы. Да и то под покровом ночи.
Они меня боятся. Пока.
Лежали минут пять, пулемет молчал, затем все стали потихоньку подниматься. Я тоже сел.
