Ерш смотрел на мои приготовления без интереса. Ерш, кажется, совсем Ерш. Кожа у него в плоских волдырях от солнца, некоторые свеженькие, а другие старые, засохшие, на самом деле похож на колючую рыбу, умирающую на солнце. Вроде как и чешуя есть. Ерш. Как морской бычок, Ерш упадет на землю и сразу как земля сам, точно красный свитер пустой лежит.
Я поднял с земли Ерша, и мы стали есть. Зубов у Ерша нет, но пшеничная каша довольно мягкая, ее можно размочить слюной, размять деснами и проглотить. Я достал кружку, насыпал в нее крупы, сунул Ершу. Он долго смотрел, не понимая, пришлось показать – я закинул горсть крупы в рот и стал чмокать, потом жевать. Ерш, кажется, был не тупой, понял. Отхлебнул из кружки сухой каши и стал ее мусолить.
Время тянулось медленно, чтобы сократить его, я стал учить Ерша равновесию и камням. Подгреб к себе кучу овальной гальки и стал собирать пирамиду.
Я помню, как собрал первую, но не помню, сколько мне тогда было лет. Зато помню, что шел дождь. Четвертый день дождь. К этому дню мы заполнили водой все, что могли, от баков до пластиковых бутылок, я сидел на горе и смотрел на водные пузыри.
Со стороны океана пришел циклон, и над островом повисла густая хмарь, из-за которой не было видно даже соседней горы. Чек скрылся в дождь по своим делам, думаю, пошел грабить ханов, а я изучал пузыри, пока не увидел ведро с галькой. Оно торчало в углу и предназначалось для засыпки дыры под стеной, но дыра могла подождать, а мне было скучно. Тогда я взял и рассыпал камни на землю возле порога, а потом от нечего делать стал составлять один на другой. Совершенно неожиданно они не упали. Четыре камня друг на друга. Что удивительно, камни были неровные и встали не очень прямо, но все равно не упали. После того дня я начал пробовать. Брал разные камни – большие, маленькие, плоские и круглые, формы, опять же, всякие, хоть треугольные.
Получалось.
Я мог без труда сложить из гальки размером с кулак столб в два метра. Чек поначалу относился к моему увлечению со смехом, однако потом почему-то изменил свое мнение и иногда, вместо того чтобы послать меня полоть грядки, оставлял строить пирамиды. Иногда он садился наблюдать за мной, часто с испугом. Я складывал столбики, а Чек смотрел и морщился. Порой он пытался построить рядом свою пирамиду, правда, у него дальше трех камней дело не продвигалось.
Я строил пирамиды, это меня успокаивало. Когда ставишь камень на камень, пытаясь прочувствовать баланс на несколько камней вверх, начинаешь понимать некую закономерность, правило, грань…
Польза от составления камней тоже имелась, но я это потом только стал замечать. Я возился с камнями, а камни, кажется, начинали со мной дружить. Скоро я обнаружил в себе новое качество. Меткость. Я мог с пятидесяти метров попасть в бегущую крысу. Эта способность оказалась востребованной в нашей жизни – я знал неплохие крысиные местечки и, выйдя с утра на охоту, к полудню набивал по три полные вязанки, Чек их потом сбывал ханам. Кроме того, каждый год шестого и девятого августа Чек отправлял меня в Южный на традиционную церемонию мордования негра.
На этот праздник приходили многие каторжные и поселяне преклонного возраста, сами уже неспособные бросить камень. Я бросить камень мог, так что каторжные японцы меня частенько нанимали. Правда, я всегда кидал только по ногам и по спине.
А вообще камни меня успокаивали. Я мог заниматься ими часами, забывая обо всем, проваливаясь в мир покоя и равновесия. Вот и сейчас мне требовалось немного покоя и равновесия, протянуть время и придумать, как подобраться к мосту через все это многотысячное стадо. Подумать. Подумать.
Я отвлекся от камней и огляделся.
Над морем висели тучи и смерчи, но далеко, над горизонтом, дожди никак не могли приблизиться к берегу. Хотелось пить, но не сильно, терпимо. Ханы смотрели. Нет, они усиленно делали вид, что не смотрят, но сами смотрели, следили за каждым движением. За нами наблюдал тысячеглазый голодный зверь. Как тот медведь в поселении рыбоедов. Если тот медведь в поселении рыбоедов.
Ерш тоже смотрел на меня, на камни, жевал крупу. Кружку он перед собой держал обеими руками – трудно держать предметы ладонями без пальцев. Но он упорный вроде бы.
И я упорный. Камни послушно выстраивались в лесенку, камень на камень, камень на камень. На восьмом камне я сделал развилку. Обычно на восьмом можно пустить тройную развилку, но сегодня я решил немного усложнить задачу и сделал две пары. Это довольно редкая комбинация и получается не всегда, нужна особая точность. Обычно для двух пар следует подобрать максимально одинаковые камни, если их нет под рукой, придется выстраивать более сложное равновесие. Сегодня получалось. Я развел две пары, раскладывая баланс четвертого уровня. Пирамида расходилась в стороны четырьмя копьями и росла.
Ерш перестал жевать крупу и смотрел на пирамиду, глаза у него были синие, пустые, непонятные, когда он наклонял голову, глаза пугающе вспыхивали красным.
Я думал.
Она всегда спрашивает о будущем. У всех о будущем. Это удивительно. Она удивительная, я не встречал таких. Она первая, кого интересует будущее. Даже Человека, когда он еще был вменяемый, будущее не очень волновало, ну, разве что в том случае, когда дело заходило о грядущей смерти, этот вопрос его занимал чрезвычайно. В последнее время чуть ли не каждый день об этом говорил. Мне кажется, он стал разочаровываться в могиле, которую копал. Она стала казаться ему недостаточно глубокой. Мелкая могила, ханы из такой достанут и сдадут в лучшем случае на энергостанцию, а то и сожрут. Подобного будущего Чек себе не желал и каждый день досаждал новыми прожектами собственного захоронения.
Я хотел сейчас подумать о ней, но Чек влез в голову, и я стал думать о нем, то есть о его смерти. Я предлагал ему самый верный способ – сожжение на погребальном костре, надежно и достойно, все как Чек любит. Так испокон веков хоронили знатных греков и доблестных викингов, так ушли в Аид и в Валгаллу Ахилл и Эрик Рыжий, ну, еще и много других, так Чек рассказывал. Однако Чек был категорически против сожжения, заявляя, что сожжение не его путь, поскольку при звуках трубного гласа все сошедшие в пепел не смогут восстать. Или восстанут с большими потерями.
Я предлагал ему много других способов, вполне достойных. Например, в море. Вот он умрет, я выпью чаю, зашью Чека в мешок с камнем и сброшу в море. Хорошо зашью, не всплывет. Но Чек был и против утопления, ему не хотелось, чтобы его ели рыбы. Вот если бы птицы, то тогда да, высоко…
Чек капризничал и вредничал. Но это до собаки, после собаки тема смерти его стала занимать меньше, он преисполнился надеждами и умирать больше не собирался.
Надоел. Чек надоел, устал о нем думать. Он умрет, а я останусь один. А она прекрасна. Даже если она не вернется, она все равно останется прекрасной.
Пирамида качнулась, слишком плотно на нее смотрели. А ее интересует будущее. Не то будущее, что у Чека или у меня, а другое. Настоящее будущее. Это понятно, будущее и она. Это так здорово – когда я вижу ее, я начинаю верить, что будущее есть. Она ушла, и мне плохо. Плохо. Нас попробовали убить во второй раз. Не только Ерша, но и меня. Неожиданно, никак не думал, что они осмелятся днем, рассчитывал, что все-таки ночью. Но они осмелились из-за того, что их много, когда ханов много, они забывают страх. Не могу понять, как я жил без нее раньше. В мое левое плечо воткнулась стальная ханьская спица, подлое оружие трусов и трупоедов. Они горазды эти спицы швырять, видел такое.
