Это из-за гида-китайца. Он хотел, чтобы я видела, как они унесут Ерша, чтобы я почувствовала свою ошибку, чтобы наблюдала его торжество и торжество господина Сяня, ценителя вековых традиций, человека, имеющего вес. Вполне могло статься, что этот китаец и являлся господином Сянем, тогда стоило бояться, он наверняка не прощает обид и унижений, наверняка в господине Сяне волнуется, едва держится в берегах темное зловонное море.
Кажется, Сянь что-то хотел сказать, у него рот уже сложился для этого, но он посмотрел на меня и передумал, только улыбнулся и покивал с презрением, а потом ударил сапогом в голову. Я потеряла сознание снова, в этот раз, правда, надолго. Я открыла глаза и поднялась на ноги. Они не убили меня, понятно, господин Сянь желал, чтобы я помнила это, моя смерть не принесла бы ему никакого удовлетворения, да и опасно – за мою смерть его бы непременно нашли.
Меня сильно тянуло влево, наверное, потому, что на левой стороне головы надулась шишка размером с полкулака. Я пыталась сообразить, что делать, как искать Ерша, Ерша ведь надо искать, искать…
Комендант Нисида. Полковник должен помочь, наверняка у него есть связи среди китайцев, надо всего лишь вернуться наверх, к тюрьме…
Неожиданно меня посетила сумасшедшая и одновременно страшная идея – я подумала, что, наверное, не стоит возвращаться в тюрьму. Потому что полковник Нисида… Конечно, он японец и не стал бы связываться с китайцами, но кто может поручиться, что годы пребывания в «Легком воздухе» в окружении анаморфического безумия не воздействовали и на его рассудок. Ведь Карафуто ест людей.
Сахалин меняет людей, люди становятся другими, западный ветер приносит с континента пепел сгоревших, их жир и прах оседают на крышах, пропитывают землю и воду, въедаются в волосы и кожу; восточный ветер дышит вулканами, пеплом, рением и ртутью, песнями сожженных китов, он вгрызается в горло и стекает в легкие, Сахалин меняет людей. И полковник Нисида, сын рыбака, мог страдать наследственными отложениями солей, и ревматизмом, и подагрой, в промозглые дни его ступни выкручивало наружу, пальцы распухали в суставах и делались похожи на паучьи лапки, колени наливались водой, а тут господин Сянь, и господин Сянь говорит, что от этого весьма помогает мазь, приготовить снадобье не сложно, но ингредиенты редки, очень редки, вот если бы вам, полковник, удалось добыть крови и костей альбиноса…
Разумеется, это было не так. Это не могло быть так, но эта мысль уже поселилась в моей голове, и я не могла ее выкинуть, хотя никаких здравых причин для такой мысли не находилось, но меня тоже отравил воздух Сахалина, я слишком долго дышала мертвецами и звездной медью.
Наверное, меня охватило отчаянье. Во всяком случае, раньше я не чувствовала ничего подобного, не чувствовала такой тьмы внутри, словно в горло залили кипящее масло, но я не умерла, еще шевелюсь, но знаю, что спасения нет, что это конец. Я, кажется, закричала и пошла вниз по склону, стараясь держать равновесие, но все равно изрядно мотало, будто за уши вбивали гвозди, а под каждым зубом взрывалось по маленькой бомбе. Я потеряла Ерша, глупо, совершенно глупо, на ровном месте, как абсолютно законченная дура, дура, и это никак не исправишь, его не найти в этом городе нор и трущоб, он исчез, как и появился, неожиданно, в никуда.
Меня толкнули в спину, так показалось сначала, я упала на колени, а потом лицом в землю, вцепившись в мелкую гальку пальцами, перекатилась на бок, намереваясь защищаться. Рядом никого. Тряслась земля, не тряслась, а дрожала, вибрация расходилась по поверхности, точно это пела натянутая барабанная шкура. Мимо прокатилась покрышка, подпрыгивая и издавая самые странные хлопающие звуки.
Я в очередной раз собралась и поднялась и смогла пройти еще несколько сотен метров под уклон, до бетонных плит, заросших мхом и железной травой; в зарослях этой травы сидел господин Сянь, сидел и тряс головой. Подумалось, что господин Сянь мне чудится, но, приглядевшись, я обнаружила, что это не так, просто господин Сянь был мертв. Я приблизилась и увидела, что Сянь мертв – через правое плечо у него проходила глубокая борозда. Сянь был разрублен до ключицы, но кровь из него не текла, точно из куклы; шея тоже разрублена, от этого и болталась голова, но и здесь без крови.
Я заметила еще нескольких китайцев, они лежали вокруг, но не выделялись на местности, потому что, в отличие от господина Сяня, одежда у них была не очень видная, серая, в тон окружающей грязи, но я не стала их разглядывать. Скорее всего, одна китайская банда разобралась с другой китайской бандой, на господина Сяня нашелся господин Лянь, всегда так происходит.
А потом я увидела Артема. Слева, он показался из-за каких-то земляных бугров. Артем держал на плече багор, за ним шагал Ерш, перемотанный длинными белыми бинтами и напоминавший личинку, только ноги свободны. Ерш тоже увидел меня и кинулся навстречу, но тут же упал и покатился, из-за спины Артема выступил человек. Очень примечательный человек, старик. Здесь, на Сахалине, я совсем не встречала стариков, их, разумеется, здесь нет среди японцев, их почти нет среди китайцев, во всяком случае, до сих пор я не встречала ни одного, само собой, их нет среди корейцев. А этот выглядел лет, наверное, на семьдесят. Или больше, по нему сложно было что-то сказать.
Наверное, Человек. Скорее всего. Я представляла его другим. Вернее, я его никак не представляла, старик, он старик и есть, но Чек меня все-таки удивил. Выше Артема на голову, а меня, наверное, на полторы, рослый и ничуть не сутулый. Прикованный к тачке. Если он переберется в Японию, будет казаться великаном. Сухой и широкоплечий, с коричневой кожей, с гладкой лысиной, с длинными руками, которые двигались немного отдельно от тела. На правом глазе явная катаракта, а левый молодой, острый, еще сто лет таким можно видеть.
Куртка из толстой зеленой кожи с многочисленными карманами и кольцами, с ремешками и с серебряными пряжками, дорогая куртка, достойная; на плечах и на спине ярко алели пришитые продолговатые кожаные ромбы; куртка старая, как и макинтош, а вот ромбы свежие, пришитые недавно, лакированные.
Чек опустил руку, схватил за шкирку Ерша и легко поставил его на ноги и сказал что-то Артему, я не расслышала. Потом старик увидел меня и замер, точно выключился.
Он смотрел на меня не мигая, и я не могла понять по его лицу, что он думает. А Артем улыбался, и Ерш улыбался, а старик смотрел, не улыбался, смотрел.
Я шагнула к ним, я хотела их обнять и прижаться к ним, даже к этому сумасшедшему старику, похожему на седую обезьяну, но земля дрогнула снова, и гораздо сильнее, опора фуникулера, стоявшая выше нас по склону, подломила ногу и обвалилась, повиснув над самой землей на тросах. Ерш застучал ладошами, ему понравилось.
Взвыли сирены на сторожевых башнях тюрьмы, вспыхнули и тут же погасли прожекторы, отключилось электричество, и Южный, и без того плывущий во мраке, погрузился в него окончательно.
Но темно не было. Горизонт светился оранжевым, сквозь который вспыхивали ослепительные белые звезды, земля дрожала в ритм с этими вспышками, с горы сходили осыпи, мелкие камни плясали вокруг.
