– Это вы о чем? – первый раз поинтересовалась я.
– А вы не знаете?! – оживился Чек.
– Не знаю, – сказала я.
Совершенно искренне.
– Все дело в царствии, разумеется, небесном.
– Что?
– А как же? Царствие небесное.
И собаки. Как же. Стал тяжек мне мой макинтош. И жарко в нем. И тысяча лет минула, а все так же и все то же. Милая девочка. Единорог.
– Я сейчас объясню, – усмехнулся Чек. – Господь создал Вселенную с миллионами галактик, миллиардами звезд и несчетным количеством планет. Мироздание населяют сонмы существ, в глазах которых светится надежда и разум. Господь создал Вселенную и покинул ее, он где-то…
Чек показал в небо.
– Где-то там. Сидит на своем сияющем алмазном троне на планете Вечность и ждет, ему не занимать терпения.
– Чего же он ждет?
– Нас. Или их. Зеленых пауков с каких-нибудь там Центавров, рыжемордых псоглавцев. Или разумную плесень. Первых вернувшихся, – совершенно спокойно ответил Человек. – Кто первым доберется до Него, тот и наследует Царствие Небесное. Это великая гонка, и мы созданы для этой гонки, впрочем, как и все… Что-то я сбился… Артем, скоро ли каша?
Каша была готова. У Ерша снова упала пирамида. Мы стали есть. Ерш, как ни странно, едой не заинтересовался, продолжил строить. После каши мы спустились с горы. Дорога была уже заполнена китайцами, спешившими к югу, мы шагали, держась от них в стороне, китайцы на нас тоже не особо смотрели, брели, казалось, погруженные в одну на всех думу.
Возможно, из-за утра, возможно, из-за каши, из-за солнца, из-за воздуха, поднимающегося с моря, шагать получалось легко. Мы быстро спустились с горы, преодолели несколько невысоких сопок и вышли на дорогу, спускающуюся к морю. Чек тут же объявил, что мы добрались, осталось недолго.
– Если будет достаточно тихо, мы можем услышать сивучей, их много.
Мы стали шагать быстрее, и Чек, и Ерш старались, словно у них не имелось проблем с ногами и они всю жизнь мечтали услышать сивучей. Артем теперь не удалялся от нас, шагал чуть справа и впереди.
Сейчас бы весьма пригодился квадр или хотя бы телега, покатились бы.
Внезапно заговорил Артем, до этого молчавший. Он говорил, не оборачиваясь, но все равно я слышала. Рассказал, что эта небольшая долина, ведущая от перевала к морю, раньше была прекрасна. Артем не застал то время, но он видел альбом. Сопки зеленели, и с них текли ручьи, в раскинувшейся до моря растительности зрел виноград, в аккуратных домиках жили люди, солнце с утра заглядывало в долину, как оно смотрело в нее и сейчас, хорошее, мягкое, еще не разозлившееся к полудню солнце. Здесь росли цветы, самые красивые на острове. Здесь собирался мед, черный, солоноватый и горький. Здесь, в узких и светлых распадках, цвели сон-трава и маньчжурские яблони, а в глубине между сопками искрились целебные родники.
Ничего не осталось. Сейчас здесь только ржавчина и уголь, и пыль, и прах с пустотой.
Через час дорога повернула влево, и мы увидели город, весьма заметно отличавшийся от всех городов, которые я видела на Сахалине до этого. Прежде всего красками. В остальных городах Карафуто главными цветами являлись серый и желтый, здесь же строители не поскупились: аккуратные двухэтажные дома, выглядевшие вполне себе новенькими, были выкрашены разноцветными красками: синими, белыми, оранжевыми, что напомнило мне архитектуру наших пригородных районов.
– Невельск, – объяснил Артем. – Закрытый город… Был, во всяком случае. Это единственное место на Сахалине, где живут исключительно японцы, ни ханов, ни корейцев сюда не пускают.
Невельск выглядел пустым и покинутым. Он мало пострадал от землетрясения, лишь некоторые дома дали трещины и покосились, но в целом все неплохо сохранилось. Но жителей не было. Китайцы, не задерживаясь, шагали на юг, обтекая вполне еще пригодные дома, в окнах которых оставались стекла. Невельск тянулся вдоль побережья узкой полосой. Дорога к центру, однако, оказалась плотно заполнена беженцами, так что они разлились по всему городу. Сивучей я не слышала.
– Опоздали, – сказал Чек. – Все сбежали.
Но без особого сожаления сказал.
Мы свернули с дороги и теперь стояли у ближнего дома, глядя на текущих китайцев. Их стало больше, они спускались с перевала селевым потоком, точно их выдавливало из-за гор.
Артем и Чек принялись обсуждать дальнейшие действия, мы с Ершом отдыхали. День начался вроде недавно, но я успела устать, остров обмял и меня. Да, я устала, так что и макинтош казался мне тяжел, давил на плечи, тянул к земле. Чек говорил, что надо идти к Крильону. Дорога хорошая, хотя и узкая, пройти можно, и лучше не терять времени. Артем предлагал поискать лодку. Невельск – портовый город, здесь должна найтись лодка. Чек возражал – лодки здесь вряд ли остались: если население покинуло город, то велик шанс, что уходили они морем. Чек и Артем спорили. Ерш держал меня за руку и, кажется, спал.
Китайцы шагали, сосредоточенно и…
Я поняла, что передвижение это изменилось. Теперь китайцы шагали быстро. Гораздо быстрей обычного. Я насторожилась и хотела сказать это Артему, но в этот момент закричал Ерш.
Толпа китайцев на секунду замерла и побежала. То есть вдруг, разом, они кинулись бежать, вокруг нас закипело движение, все пришло в движение. От обилия этого движения вокруг у меня закружилась голова, я прижалась к стене дома сильнее, чтобы не упасть. Китайцы спасались, как зебры от ворвавшегося в их стадо льва.
– Ну, вот и началось, – сказал Чек. – Началось, я же говорил… Я знал, что этим закончится…
Началось, подумала я.
– Опять трупоходы. – Чек плюнул. – Я ожидал этого, и вот оно – опять трупоходы!
На дороге, спускающейся с перевала, возникла паника. Китайцы подпрыгивали, бросались по сторонам, натыкались друг на друга, падали, катились по земле, вскакивали, снова падали, корчась в судорогах. Вцепляясь друг в друга, кричали. Вернее, рычали.
– Это МОБ, – прошептал Артем.
Мобильное бешенство. МОБ.
От инфицирования до необратимого поражения организма порядка трех минут. Вопреки всем законам биологии, физиологии, вирусологии, физики, химии, вопреки всем законам природы. МОБа не может быть, но он есть. Собственно, существует версия, что мобильное бешенство не болезнь, а некая разновидность кар египетских, саранча забытого завета.
Приблизительно через минуту после атаки вирус вызывает острый энцефалит, характеризующийся возникновением галлюцинаций, нарушением речи и резкими беспорядочными движениями. На этой стадии отмечается свето- и водобоязнь, проявления аэрофобии и первые признаки агрессии, направленной на всех, находящихся рядом. Организм отвечает на вторжение вируса мощным мышечным спазмом, что для обычного бешенства характерно лишь на поздних стадиях. Инфицированному неестественно выкручивает конечности, выворачивает шею, выгибает позвоночник, в результате чего примерно пятнадцать процентов зараженных получают повреждения костей и суставов, делающие невозможным их дальнейшее передвижение. Мышцы гортани сжимаются, человек рычит и нередко откусывает себе язык. Лицевые мышцы неконтролируемо сокращаются, что приводит к разрушению зубов, образуется характерная «улыбка дьявола», гримаса, которая не сходит с лица инфицированного до гибели. Кратковременный паралич приводит к спазму сосудов, что практически сразу вызывает серию микроинсультов, усугубляющих поражение мозга. Резко ухудшается зрение, по сути, оно становится периферическим, и для того, чтобы держать окружающие объекты в поле восприятия, инфицированный вынужден часто вращать головой – опять же характерный для МОБа «эффект курицы».
