Мне снились сахалинские сны, удивительно прозрачные и солнечные, много травы, а за ней тропинка к реке, сверкает на солнце вода, и я ступила на эту тропинку…
Но идти не смогла. Потому что ноги взорвались.
Я вздрогнула и проснулась.
Ноги. Я спала босиком, чтобы поверх ран заветрилась хоть какая-то кожа, и она на самом деле наросла, только вот боль с поверхности пробралась вглубь, к хрящам. Воспаление. Ноги дергало. С каждым сокращением сердца в ступнях вспыхивала боль. С каждой вспышкой в голове лопались искры. Их становилось все больше, и скоро я не различала, где искры, а где звезды на небе.
Рядом возник Ерш, загородил все звезды. Он был без шапки, и его волосы блестели в лунном свете, словно на самом деле их отлили из серебра. И глаза светились, переливались разными цветами – то полыхая неприятно красным, то успокаиваясь голубым, а иногда отдавая таким же, как волосы, серебром.
Ерш смотрел на мои ноги. А потом вдруг сунул руки в карман куртки и достал пригоршню чего-то темного и вязкого, приложил к моей ступне и стал мазать.
Вазелин. Тот самый, технический, с перевернутой машины, он в нем еще руки держал, ему нравилось… Ага, ему нравилось держать руки в вазелине, и он забил им карманы куртки, а карманы в ней наверняка влагонепроницаемые, вот весь вазелин и сохранился. Не знаю отчего, но вдруг стало легче. Вазелин помогал. Он обволок мои ноги, и постепенно я стала ощущать, как боль ослабевает.
Ерш лег обратно на палубу, закутался в куртку, сунул руки в карманы и стал спать. Я лежала, стараясь не шевелиться, чтобы не стереть вазелин. Искры, вертящиеся перед глазами, постепенно исчезали, и я смотрела на созвездия, а звездные звери глядели на меня.
Скоро прошло и дерганье, капкан, сдавливавший ступни, отпустил, и я попробовала встать, но, конечно, не получилось – от пяток до пальцев в мясо тут же вонзились иглы, так что я завалилась на бок и решила до утра не подниматься.
Некоторое время я еще прислушивалась к морю и к берегу, но потом усталость опять взяла свое.
Но в этот раз хорошие сны ко мне не заглядывали.
Проснулась от солнца. Оно поднялось над островом и заливало окрестности оранжевым светом. Некоторое время я не открывала глаза, глядя на него через веки, наблюдая за плывущими огненными шарами.
Не хотелось открывать глаза.
Артем смотрел из-под сковородки на запад, на берег.
– Что там? – спросила я.
– Не знаю. У меня не очень зрение… Посмотришь?
Я попыталась подняться на ноги, и теперь это удалось, можно стоять, особенно если держаться за борт.
– В той стороне, погляди, – Артем указал пальцем.
– Там лодка, – сказала я. – Лодка, кажется.
На самом деле лодка. Самодельная, небольшая, возможно, парусная – я разглядела обломок мачты.
– Пустая. – Я сощурилась. – Людей не видно. Скорее всего, бродяга. Или кто-то пытался оторваться…
Артем швырнул сковородку в море, откуда тут вообще сковородка…
– Зачем? – спросила я. – Ты что, тут же миля, наверное…
– Меньше, – сказал Артем. – Недалеко. Но уносит…
Артем взял пустую пластиковую бутылку, выкинул ее в море подальше. Прыгнул следом, ухнул с головой, вынырнул и поплыл к бутылке. Догонял бутылку, швырял ее от себя, догонял. Швырял, догонял. Очень скоро он уменьшился в размерах и перевернулся на спину, устал и плыл на спине, высоко взмахивая руками.
Ерш смотрел.
Артем добрался до лодки, перевалился за борт, и на некоторое время его не было видно, наверное, он лежал на дне, приходя в себя. Через несколько минут он поднялся и помахал нам рукой. Ерш засмеялся и подпрыгнул.
Показания Артема
Ночью пришел мертвый Человек. Сначала он долго скрипел вокруг, баламутил воду и пытался влезть на баркас, но то и дело оскальзывался на поросших водорослями бортах. Но потом у него все-таки получилось, и он вполз и сел на леер.
Он плохо выглядел. А может, и нет, может, так и должны выглядеть все мертвые. Мертвые мертвы, в этом их правда и преимущество. У него не было правого глаза, а в груди, в том месте, куда я вогнал багор, чернела рана, в которой шевелилось что-то морское и длинное.
Я думал, он будет нудеть, поучать и вести себя как обычно. Но Чек молчал. Сидел и смотрел, с него капала вода, и он блестел в лунном свете.
– Уходи, – сказал я шепотом. – Уходи, теперь каждый сам по себе.
Но он не уходил, еще долго пялился, бродил по палубе, кряхтел и вздыхал и на меня все поглядывал и поглядывал, замирал, пялился, грозил кулаком.
Хотел я на него рявкнуть или железкой кинуть, но боялся разбудить Сирень. Я знал, зачем он явился: он на меня в обиде оставался. За багор. Наверное, слишком быстро. Но, если бы я промедлил, могло быть и поздно. Точно.
Потом Человек ушел, перед рассветом, в час тихой воды. Я уснул, а когда открыл глаза, увидел, что Чека и нет, так что я стал думать, что это все привиделось. Могло привидеться.
А она стала еще лучше. Щеки втянулись, и глаза от этого сделались гораздо больше. И отчего-то синее. То есть теперь они были синее моря. Наверное, я смог бы смотреть в ее глаза целый час. Потому что я никогда и ни у кого не видел таких глаз. Здесь у всех черные. Иногда, очень редко, карие. Однажды я видел серые, у девушки, которая торговала на площади жареными мучными червями. Многие ходили покупать червей для того, чтобы посмотреть в ее глаза.
Вот у Ерша еще синие. Вернее, не синие, а серебристые. В них как будто серебряная пыль, которая собирается в облака, в них отражается небо, поэтому и цвет. А иногда еще красные.
У нее совсем другие. Я даже хотел попросить ее сесть и посидеть не шевелясь. Можно не на меня смотреть, а хоть в сторону, но постеснялся. Я стеснялся. Я смотрел на нее и понимал, что знаю ее всю жизнь. С самого детства знаю, с самых первых шагов мы были вместе, только я тут, на Сахалине, а она у себя там, в Японии. Но все равно вместе, это точно. Я помню ее. Там. На нашей горе, у ручья. Я ждал ее, знал, что обязательно встретимся. Мы были вместе, и мы будем вместе, теперь уже навсегда.
Ноги у нее так и не зажили, это было неудивительно, я не рассчитывал, что они заживут, неделя нужна, а то и больше. Ходить она не сможет, это ясно. Но это ничего, все образуется. Я это откуда-то знал. Поэтому, когда увидел лодку, не очень удивился.
Принято считать, что бегут на Сахалин. Ханы, которых много еще осталось на материке, спасаются от тамошних ужасов. От голода, от МОБа, от радиации, они бегут, а береговая охрана их собирает на Монероне. Но с Сахалина тоже бегут, само собой, гораздо меньше, чем с материка, но бегут. В основном японцы. Каторга – штука срочная, ссылка бессрочная, многие, отсидев лет восемь-десять, выходят на поселение, но жить на Сахалине им невыносимо и невозможно. Поэтому они бегут. А береговая оборона их ловит и обратно отправляет, а они снова бегут. На третий раз выписывают сотню плетей, это мало кто переживает. Про удачные побеги неизвестно ничего, думаю, их все-таки нет. С острова не прорваться, особенно сейчас. А лодка нам пригодится. Попробуем пройти к югу вдоль берега.
