– Скажите, пожалуйста, как отсюда пройти на такую-то улицу.
Цель всегда намечалась весьма отдаленная, располагавшаяся в нескольких километрах.
– Это ж очень далеко, вам лучше подъехать, – отвечал полицейский.
– Мы не можем подъехать, нам только по будням разрешено пользоваться общественным транспортом, утром и вечером, на работу и с работы
[16].
– Да ну, быть такого не может!
– Может. Закон такой.
– Стало быть, ехать нельзя, надо пешком, ах ты черт! Даль-то какая.
Разворачивали план города – и на тебе: путь проходил через правительственный квартал. Нора заранее придумала.
– На эти улицы нам заходить нельзя. Для евреев они под запретом, – объясняла я. Возле кино и театров тоже были улицы и площади, запретные для евреев.
– Выходит, и тут нельзя? Но этак-то еще дальше!
Затем мы заставляли полицейского разрабатывать окольные маршруты, вежливо благодарили и удалялись. А немногим позже повторяли то же самое в другом месте.
– Ох! – сказал один из полицейских, причем даже нестарый. – Три такие хорошенькие девушки, с виду по вам ничего не заметно. Снимите вы эти хреновы звезды, сядьте на метро, и дело с концом. – Это был самый решительный ответ, какой мы получили, и он очень ободрил нас и успокоил.
Для меня эта игра имела огромное значение, ведь я училась держаться уверенно, даже с теми, перед кем мы, собственно, жили в постоянном страхе. Я понимала: это наверняка пригодится мне на долгом пути через время нацизма.
И все же я снова и снова на собственном опыте узнавала, что любое мелкое нарушение правил может поставить мою жизнь под угрозу. Например, поход в магазин: евреям разрешалось заходить в магазины только в определенный час, ближе к вечеру, когда там ничего уже не оставалось. Но я часто шла туда с утра, мне ведь было больше нечем заняться.
Однажды, когда я со своей еврейской звездой и с авоськой неторопливо шагала по Шмидштрассе, навстречу мне попался маленький желтолицый горбун.
– Стой! – скомандовал он и достал из кармана удостоверение. – Продовольственное ведомство! Вам же известно, что евреи могут ходить в магазины только во второй половине дня. Я прикажу вас арестовать!
Все, конец, а я с пустыми руками. Даже бутылки нет, чтоб треснуть его по башке и убежать. Сердце безумно колотилось. Я отступила на шаг-другой, чтобы он не заметил, как я разволновалась, и сказала:
– У меня сменная работа, сейчас я работаю ночами.
– Вот как! Тогда предъявите документы.
– Я их дома оставила.
– Тогда я прикажу вас арестовать!
Я инстинктивно слегка согнула колени, наклонилась и запрокинула голову, чтобы смотреть на него снизу вверх:
– Как мило с вашей стороны напомнить мне про документы. Я не подумала, не знала, что их надо всегда иметь при себе. В самом деле, очень мило! Ведь встреться мне не такой любезный сотрудник, я бы впрямь заработала неприятности.
На лице у горбуна отразилась сущая мимическая битва: он не знал, радоваться ему или злиться, наградить меня плевком или обнять. Он помедлил, погрозил мне пальцем и сказал:
– Ладно, теперь будете знать. В другой раз имейте удостоверение при себе!
Обошлось. Опять повезло. Но я сразу же вернулась домой и решила теперь не ходить постоянно с этой окаянной звездой.
Я хорошо знала в окрестностях так называемые проходные подъезды. Летом все было проще простого: надеваешь на улицу легкую жакетку со звездой, ныряешь в какой-нибудь подъезд, снимаешь жакетку и выходишь через другую дверь, уже без звезды. Зимой, понятно, этот вариант отпадал.
Мать моей подруги Ирены Шерхай показала нам, как надо пришивать звезды. И мы одним движением могли оторвать звезду, а после иголкой с заранее вдетой ниткой, которую втыкали в подкладку пальто, мигом пришить снова. И теперь я шла по своему кварталу согласно предписаниям, со звездой на пальто. Но уже через десять минут была свободным человеком, без звезды. А на обратном пути водворяла звезду на место.
Если просто прикрыть этот знак, то все может кончиться прескверно. Однажды на Нойе-Шёнхаузер-штрассе я стала свидетельницей такой сцены. “Стой!” – скомандовали двое в штатском старику в нескольких шагах впереди меня. Затем щелкнули наручники. Этот человек, с виду типичный еврей, не рискнул выйти из дому без звезды, но и не хотел носить звезду открыто, как предписано. Он прижал к груди портфель и наполовину прикрыл звезду. Этого оказалось достаточно, чтобы взять его под стражу и увести.
Зимой 1941–1942 года угроза нарастала и, точно петля на шее, душила меня все сильнее. Я изнывала от страха. Хотела спастись, но не знала как.
Зачастую мне было совершенно нечем заняться. Тогда я бродила по городу, навещала знакомых, даже самых шапочных, чтобы побольше узнать. И постоянно слышала горестные вести: здесь кого-то забрали, там кто-то получил приказ о депортации. Я вконец изголодалась и была в таком отчаянии, что на лестнице сперва делала маленькое упражнение на расслабление и только потом нажимала кнопку звонка. Дыхательная гимнастика помогала расслабить лицевые мышцы. Когда дверь открывали, я быстро говорила: “Извините, я вас не задержу. Просто не могла пройти мимо, не спросив, как ваши дела”. Обычно у меня была заготовлена какая-нибудь любопытная новость, суды-пересуды, чтобы немножко развеселить хозяев. Если везло, меня угощали чашкой суррогатного кофе с сухариком или еще каким-нибудь пустяком.
Однажды я зашла и в кондитерскую “Добрин”. Некогда это кафе считалось в Берлине весьма престижным. В субботний вечер после прогулки по магазинам непременно заходили в “Добрин” на Кёнигштрассе. Филиал на Хакешер-Маркт существовал до сих пор, правда не такой изысканный, и посетители теперь были почти сплошь евреи. Я слыхала, что там можно немного развеяться и за считаные пфенниги выпить чашку суррогатного кофе.
Я пошла туда одна, как всегда. Открыв дверь, увидела помещение, полное мужчин в лыжных кепках
[17]. Я терпеть не могла эти головные уборы, они походили на кепки штурмовиков и одновременно стали униформой опустившихся евреев. Наушники с помощью тонких тесемок, наподобие шнурков, можно было подвязать наверх. С бантиками на макушке эти кепки выглядели настолько глупо, что у меня руки чесались сбить их с еврейских работяг. “Сделайте наконец хоть что-нибудь! Зачем еще и в униформу рядиться! Зачем ходить в одинаковых овечьих шкурах!” – так мне хотелось крикнуть. Под кепками, увы, прятались не волки в овечьей шкуре. Скорее овцы.
