– Так судил Господь, – решила она, – ты будешь называться не Хирш, не Абрахам и не Шульце, ты получишь мои бумаги. А коли у меня вдруг потребуют удостоверение, я в эту самую минуту и обнаружу, что потеряла его.
Ханхен достала себе так называемое почтовое удостоверение, эрзац-документ, для получения которого требовалось только, чтобы почтальон подтвердил ее личность
[24].
Кража того удостоверения уже стала для нее огромным внутренним конфликтом. А еще труднее было теперь разыграть честную женщину и вернуть безмерно счастливой хозяйке якобы утерянный документ. Ханхен сказала, что нашла его на угольной куче во дворе прачечной, и долго отказывалась принять щедрое вознаграждение за находку.
Однако с бумагами госпожи Кох возникла новая проблема: она родилась в 1905-м, то есть была семнадцатью годами старше меня. Я же выглядела моложе своих двадцати. Мне часто давали семнадцать и спрашивали, хожу ли я еще в школу. Чтобы немножко смягчить это несоответствие, Кёбнер сумел сделать только одно: переправил ноль в цифре 1905 на единицу. Так что по документам мне было двадцать семь лет, что опять-таки выглядело не слишком правдоподобно.
Вытравить чернила, какими был заполнен документ, благодаря “Смерти чернилам” оказалось довольно легко. Фотографию Ханхен Кох Кёбнер заменил моей. Ту часть штемпеля, которая попадала на фото, барышня Хенце тоненькой кисточкой подрисовала вкупе с орлом и свастикой. Прочие сведения остались прежними: отныне меня звали Йоханна Элизабет Кох, урожденная Гутман. Эта девичья фамилия опять же не вызывала у меня восторга. Ведь евреев Гутманов куда больше, чем неевреев, но ничего не поделаешь, выбирать не приходится.
Итак, я обзавелась удостоверением, но не имела ни загранпаспорта, ни визы, ни билета, а во время войны добыть все это ох как трудно. Херберт Кёбнер придумал кое-что особенное: сделал из меня частную предпринимательницу, арендаторшу армейского магазина-столовой, путешествующую за собственный счет. Так что вермахтовский проездной мне не понадобится. Да я бы его и не получила. Но все же власти решат, что я как-то связана с вермахтом, а потому, надо надеяться, не станут проверять слишком тщательно.
Придумал он мне командировочное предписание, якобы выданное командованием военно-воздушного округа в Варшаве. К счастью, очень далеко. Будь бумага из Берлина, проверить ее подлинность было бы куда легче. Сын соседки Кёбнеров, парень примерно моих лет, служил при штабе военно-воздушного округа в Варшаве и украл там нужный бланк. Его мать, убежденная сопротивленка, впоследствии еще раз спасла мне жизнь.
Было бы гораздо проще ехать через Польшу, поскольку такой маршрут проходил только через оккупированные нацистами территории. И мне бы не потребовалась виза. Но я отказалась, из-за панического страха. Проехать средь бела дня мимо концлагеря, именно там, где убивают моих соплеменников? Мысль об этом терзала меня как ночной кошмар.
Потому-то Кёбнер поддался на уговоры и измыслил мне другой маршрут, через Вену и Загреб. И я с замиранием сердца отправилась за транзитной визой в хорватское посольство, располагавшееся в вилле с зеркальным паркетом в аристократическом районе Груневальд.
Долго ждать не пришлось, вскоре я предъявила сотруднику посольства изготовленное Кёбнером командировочное предписание. Он, конечно, сразу понял, что здесь что-то не так. Сперва скептически осмотрел бумагу, немного подумал, рассмеялся кудахчущим смехом, а мне деловито сказал:
– Ну разумеется, сейчас все сделаем!
Я старалась сдержать страх, но потом заметила, что он боится меня еще больше, чем я его.
Что он думал обо мне на самом деле, я не знаю. Так или иначе, во время сей официальной процедуры мы оба хихикали, вымученно, фальшиво, как в скверной пошлой комедии.
– Раз уж наши государства так дружат, – несколько раз подчеркнул он, – поставим вам печать. – Хорватский герб представлял собой что-то вроде шахматной доски. И печать выглядела весьма внушительно.
При покупке билета вся затея едва не пошла прахом. Кассир, неприятный, злобный тип, что-то заподозрил.
– У вас командировочное предписание? Почему же тогда нет вермахтовского проездного? – буркнул он. – Что-то здесь не так, надо взять вас под арест.
– Я очень спешу, – как можно спокойнее сказала я, – но раз вы не можете выписать мне билет, подожду до следующей недели, а пока выправлю паспорт и визу. Хайль Гитлер! – И я ушла. К счастью, он не мог оставить свое окошко и побежать за мной.
Я пошла на другой вокзал и там купила билет до Софии без всяких приключений – словно билет на трамвай от Шёнхаузер-аллее до Панкова. Кассиру было совершенно безразлично, что я затеяла. Деньги на билет пожертвовал начальник госпожи Кох, некто Биркхольц, в прошлом клиент моего отца. Вдобавок он дал мне еще сто марок на дорогу. Я спрятала купюру в ботинке, на черный день, даже Митко про нее не сказала.
Мария Ялович и Димитр Петров Чакалов. Сентябрь 1942 г., София, Болгария
В общей сложности дорога в Софию заняла трое суток. Ехали мы, конечно, в жестком вагоне, что было чертовски утомительно. Но я путешествовала не одна. Со мной ехал Митко, и мы были влюблены. Я твердо верила, что мы предназначены друг для друга, не в последнюю очередь из-за симметричности дат рождения: я родилась 4.4.1922, а он – 5.5.1911.
В Вене мы сделали короткую промежуточную остановку. Первые впечатления от этого города меня разочаровали. Я ожидала чего-то необыкновенного, воображала себе прекрасные кофейни и кондитерские. Но окрестности вокзала, где мы гуляли, были такими же серыми и унылыми, как берлинские предместья. Выпив по чашке суррогатного кофе в дешевой кондитерской, мы поехали дальше.
Когда мы наконец прибыли в Софию, Митко первым делом снял номер в гостинице. Хочешь не хочешь, выложил в дешевом грязном заведении весьма крупную сумму, чтобы у меня не проверяли документы. Но деньги у него пока были: два года он вкалывал в Германии как иностранный рабочий, добровольно, как он признавался с большой неохотой. На эти накопления он вообще-то рассчитывал купить в Болгарии земельный участок, построить дом и жениться. А теперь все его деньги довольно быстро уходили на меня.
