У Герды Янике был сынишка, лет двух с половиной. Муж на фронте. В крошечной двухкомнатной квартирке на Ширкер-штрассе, 18 она и жила со своей бабушкой, обожаемым ребенком, а теперь еще и со мной. Я очутилась в окружении, воплощавшем самое мелкое обывательство. В квартале, в ту пору еще новостройке, проживала уйма мелких нацистов. По праздникам всюду развевались флаги со свастикой.
Роль сиделки была сущим кошмаром. Госпожа Янике выдала мне белый халат, я повязала голову белой косынкой, но понятия не имела, что надо делать. Бабуля постоянно звала меня на своем тюрингенском диалекте, и я постоянно с важным видом сновала по квартире. Хеллер внушил госпоже Янике, что уход за больной стоит очень дорого, потребует огромных усилий и что для всех будет лучше, если я поселюсь у нее как помощница. Но в общем-то работы было немного.
Насчет питания не договаривались. И я ужасно голодала. Раз в неделю в полдень я встречалась с госпожой Кох в дешевом кёпеникском ресторанчике и съедала там комплексный обед. Она давала мне и немножко карманных денег, буханку хлеба и граммов сто маргарина. Но досыта этим никак не наешься. А мне еще и приходилось смотреть, как Йоргельхен, пухленький сынишка Янике, уплетает еду за обе щеки. Мысленно я называла этого жующего ребенка Маленьким Германцем.
А ее бабка, старая дура, обожавшая фюрера, с самого начала не доверяла мне. Как-то раз, когда Герда Янике ушла с сыном на прогулку, старуха крикнула: “Сестра, бутербродика хоцца!” На кухне лежала буханка чудесного черного хлеба, запах которого буквально сводил меня с ума. А мне пришлось намазывать один ломоть за другим, по крайней мере четыре штуки. Внучке она потом рассказала, что съела всего два бутерброда. И я попала под подозрение как воровка. Госпожа Янике размечала буханку снизу, чтобы сразу заметить, если я украдкой отрежу кусок.
Герда Янике, квартирная хозяйка, зимой 1942–1943 гг., с сыном Йоргом, Маленьким Германцем
И все же я выкручивалась. В отсутствие хозяйки ставила масленку на горячую мокрую тряпку, а затем переворачивала. Сверху на масле был узор, который не воспроизведешь. Зато снизу я могла незаметно срезать тоненький ломтик и съесть его. Госпожа Янике, конечно, удивлялась, что масло быстро кончается, но так и не поняла, в чем дело.
Чтобы справиться с укорами совести, я мысленно набросала юридическое обоснование своей ситуации и назвала его “Имперские правила кражи съестного для нелегалов”. Записать сей опус я не могла, так как не имела бумаги, но, высмеивая власти, испытывала некоторое облегчение.
Раз в неделю около полудня я ходила к Хеллерам, которые жили рядом со своей практикой. Порой оставалась совсем ненадолго, говорила только: “Все хорошо, ничего нового нет”. Во время одного из таких визитов я познакомилась с их столовой, обставленной с большим вкусом: стол красного дерева и прочая мебель в стиле конструктивизма. Старинные резные буфеты и серванты здесь отсутствовали.
Стулья были обтянуты кобальтово-синим плюшем. Когда Хеллер предложил мне сесть, его жена тотчас вмешалась:
– Стоп! Сперва газета! – И положила ее на сиденье, чтобы защитить обивку, будто я пришла вся в грязи. И это лишь одно из многих ужасных унижений, каким подвергала меня эта пара. Позднее я узнала, что все, кого приглашали в столовую, поневоле сидели на газете.
Гинеколог Бенно Хеллер и его жена Ирмгард. Ок. 1930 г.
Госпожа Хеллер невероятно дорожила своей столовой. И содержала ее в неукоснительном порядке. Однажды, ожидая гостей, она решила, что прислуга недостаточно надраила пол, сама взялась за тяжелую щетку и терла паркет, пока у нее, страдавшей хроническим сердечным недугом, не случился тяжелый приступ.
Вот такими были Хеллеры: с одной стороны, героически рисковали жизнью, помогая другим. С другой же стороны, блестящий паркет был им не менее важен, чем сопротивление нацистам.
В доме Герды Янике меня держали под надзором. Ниже этажом жила консьержка по фамилии Краузе, которая считала, что все вокруг ей в подметки не годятся. Ее сын был инженером, а сама она – отъявленной нацисткой. Эта Краузе постоянно допытывалась у госпожи Янике:
– Почему вы не зарегистрируете, как положено, эту особу, которая живет у вас и ухаживает за бабушкой?
Герда Янике придумывала отговорки. Твердила, что я буду ночевать в квартире лишь от случая к случаю. И тем не менее у всех на виду часто с утра пораньше посылала меня за молоком.
– Госпожа Янике, это обязательно? – спрашивала я.
– Ну пожалуйста, хоть чуточку пользы вы можете принести? Я-то достаточно для вас делаю. Вдобавок я в халате.
И вот однажды я спозаранку отправилась к молочнику, лавка которого была самой настоящей кухней сплетен. С молоком, купленным на карточку для малолетних детей, я зашла в первый попавшийся подъезд и отпила большой глоток. Но теперь бидон необходимо долить. Поблизости была колонка, но я не знала, как мне в одиночку скачать в бидон точное количество воды.
Но тут мимо прошел штурмовик.
– Помочь? – дружелюбно спросил он. – Вижу, руки у вас заняты.
И он налег на насос. Я набрала пригоршню воды и сумела долить бидон. От всей души поблагодарила, и штурмовик распрощался, словно помочь мне разбавить молоко – самое обычное на свете дело. Только госпожа Янике заметила, что молоко какое-то голубоватое.
– А я тут при чем? – обиженно сказала я. – Откуда мне знать, чтó там привозят молочнику.
Когда она сама ходила за молоком, оно было нормальным.
Между мной и доктором Хеллером тоже нарастала напряженность. Я узнала, что госпожа Янике недовольна моей работой.
Как-то раз я сказала ему:
– Больная старушка так исхудала. Мне кажется, у нее цепень. Я видела что-то такое, когда сажала ее на горшок.
– Это бы многое объяснило, – сказал он, – в другой раз не выливай горшок.
При следующем визите, рассмотрев содержимое горшка, он сказал:
– Ну ты и дуреха, это клочки кишок, которые в любое время могут выйти, а вовсе не цепень. Ты совсем ничего не соображаешь!
– Откуда же мне это знать?
– Ученица медсестры уже через два месяца должна знать элементарнейшие сведения по уходу за больными.
– Так я ведь не ученица медсестры!
– Нет, ты у нас достославная выпускница, прекрасно знаешь латынь и французский и необычайно высокообразованна, но практически ничего не умеешь.
Такие перепалки возникали между нами часто и очень ранили мое самолюбие. Мы ссорились и злились друг на друга. Потом опять мирились и чувствовали тесную близость.
