Впрочем, в первые полгода на Обербаум у нас с Бюрхерсом случилось еще несколько жутких скандалов. Например, он пришел в ярость, узнав, что госпожа Блазе вымогала у меня продукты. Каждую неделю я встречалась с Ханхен Кох, которая приносила мне большую черную хозяйственную сумку, полную провизии. Увидев это, Луиза Блазе тоже раскатала губы. И дала мне с собой вторую сумку. Я чувствовала себя до крайности неловко, особенно когда заметила, что Ханхен Кох теперь не просто распределяла мой рацион по двум сумкам, но еще больше отрывала от своего скудного рациона, чтобы обе сумки выглядели мало-мальски полными.
Однажды я вернулась с такой встречи очень поздно. Бюрхерс был уже дома, увидел сумки и заметил, что одну я отдала Блазе. Он уже переобулся в тапки, и, чтобы влепить мне оплеуху, ботинок снимать не потребовалось.
Следующая ссора разгорелась из-за того, что ему было очень важно, чтобы я во всем действовала с ним заодно. Само по себе, конечно, очень мило с его стороны, но, к сожалению, у него и тут не обошлось без фанатизма. Любимое его лакомство – тогдашний скверный хлеб, смоченный суррогатным кофе и щедро посыпанный сахаром. Когда он потребовал, чтобы и я тоже это ела, я с отвращением отказалась. И опять получила фингал.
Однако потом мне все же удалось объяснить ему, что вкусы у всех разные и незачем обижаться, что мне не нравится его хлеб с сахаром. А вот что он дымил как паровоз и требовал того же от меня, я не воспринимала как наказание. Потому что сама много курила.
Словом, мало-помалу наши отношения стали проще. Мне почти всегда удавалось вовремя предупредить приступы его бешенства. Не в пример госпоже Блазе, он, кстати, никогда не грозил донести на меня или выгнать на улицу.
Я часто говорила себе, что сделка, которую мы заключили, в общем-то вполне нормальная. Бюрхерс получил благодаря мне большую выгоду, но и я тоже, благодаря ему. Если оба доживем до освобождения, то мы квиты, и я немедля оборву эту связь. В конце концов у меня достаточно опыта в беге, в бегстве, в прыжках с колокольни.
Со временем я все чаще и все осознаннее стала задавать себе и другой вопрос: смогу ли я когда-нибудь освободиться от долга благодарности перед Ханхен Кох и каким образом?
Продукты, которые вымогала у меня Луиза Блазе, в итоге часто съедала я сама. Ведь старуха, собственно говоря, клевала, как птичка. Все чаще она предлагала мне отведать ее стряпни. Вот так и повелось, что я составляла ей компанию за обедом и таким манером мне перепадало немного горячего. Часто мы с ней часами сидели вдвоем.
Луиза Блазе до сих пор отличалась хорошей осанкой и фигурой. Жидкие желтовато-седые волосы местами перемежались с белокурыми прядями. Она заплетала их в длинные косы, из которых сооружала вполне приличный пучок. Кое-где в волосах просвечивала кожа, пепельно-серая, почти черная. Но лицо было розовое, руки ухоженные.
Обычно она сидела за крошечным раскладным столиком, который по причине плохого зрения все время передвигала туда, где ее не слепило солнце. Этот легонький столик всегда находился при ней – как неотъемлемый реквизит. Говорила она на берлинском диалекте, на том языке большого города, на каком говорили до Первой мировой войны, и я слушала ее с удовольствием. Почти слепая, одряхлевшая, эта женщина в разговорах со мной вспоминала всю свою жизнь.
Внебрачная дочь прислуги, она родилась в 1865 году. Поначалу Луиза Шике – такова ее девичья фамилия – воспитывалась у деда с бабкой, но те вскоре умерли. Потом она кочевала по разным родственникам, которым зачастую была в тягость. Мать ее тем временем сумела немного подняться по общественной лестнице – вышла замуж за мелкого буржуа.
“Она выбилась в люди, – говорила госпожа Блазе, – имела приличную квартиру, могла больше не работать”. И в конце концов мать забрала дочку к себе. Когда Луизе было десять, родилась ее единоутробная сестра Клара. А еще через десять лет – последыш, малышка Анна.
Когда родилась эта девочка, Луиза, как некогда ее мать, работала прислугой и жила отдельно. Но к Анне она питала очень нежные, почти материнские чувства. Каждые несколько недель, когда хозяева давали ей выходной, она ехала к матери. Но там ее неизменно встречали холодом. И особенно ее ненавидела сестра Клара.
Как-то раз Луиза выкроила немного денег из своего скудного жалованья и купила для Анны кулечек карамели. А когда вручала кулечек Анне, Клара со всей силы выбила его у них из рук. Растоптала сласти и сказала младшей сестренке: “Ты же знаешь, у этой паршивой Луизы ничего брать нельзя!” Так Луиза и Клара до конца своих дней стали смертельными врагами.
Много лет Луиза Блазе служила горничной у еврейской супружеской пары, которая жила в огромной аристократической квартире на Котбусер-Уфер. Отец этого семейства желал, чтобы двое его сыновей воспитывались в закалке и суровости, а впоследствии стали серьезными дельцами. Его жену, хозяйку дома, Луиза Блазе описывала как типичную еврейку – жирную богачку-парвеню. Растопыривалась в кресле, передразнивала ее каркающий голос и поясняла: “Так сидела эта откормленная барыня”. Она еще хорошо помнила, о чем в ту пору подробнейшим образом судачили, когда приходили гости: например, где достать замену, если разобьется крышка или чашка из хорошего фарфора.
У откормленной барыни была сестра, совершенно на нее не похожая. Гибкая и стройная, белокурая и голубоглазая – непоседа, которая все время чем-то занималась по хозяйству, к прислуге относилась по-доброму и всегда любила подвигаться и посмеяться. Эта сестра тоже была богата и давала большие приемы. В таких случаях Луизу иной раз отряжали к ней.
Госпожа Блазе до сих пор восхищалась этой женщиной, единственным человеком, который относился к ней по-хорошему. Когда ее посылали помочь, хозяйка, завидев ее на пороге, радостно раскидывала руки и восклицала: “Вот и наша Луизочка!”
Тамошние званые ужины госпожа Блазе описывала в мельчайших подробностях. Как я легко поняла, меню было кошерное. Сначала подавали бульон, потом отварную форель, а затем множество других вкуснейших деликатесов. Провизии закупали очень много, чтобы и персонал на кухне отведал того же, что и гости. Но прислуга отказывалась. “Не-а, форель, на что она нам, мы ее знать не знаем, да и все прочее, притом понемножку. Кухарка просила, чтоб нам разрешили приготовить что-нибудь другое, а именно большущую кастрюлю картофельного супа”, – рассказывала госпожа Блазе. А для супа нажарили невероятное количество шкварок. И они уютно сидели на кухне и ели густой жирный суп. Потом всем вдруг стало плохо. А поскольку кухарку и вторую ее помощницу затошнило одновременно, они больно столкнулись головами над кухонным сливом. Над этим воспоминанием старуха Блазе смеялась до слез. То было одно из самых веселых событий ее жизни.
Луиза Шике долго служила горничной и в конце концов поневоле признала, что, как говорят в народе, осталась в девках. У домóвых консьержей, в центре сплетен для всей прислуги, она услышала про вдовца с двумя сыновьями-подростками, который спешно подыскивал жену. Старая госпожа Блазе преувеличенно карикатурно расписывала, какими великолепными качествами якобы отличался сей жених: человек не из простых, состоятельный, превосходно одет и так далее. Оглядываясь назад, она комментировала упомянутые качества кратким “н-да”. И этим было сказано все.
