Адресатом однозначно сформулированного заявления был некий публицист, который намеревался опубликовать интервью с уцелевшими.
– Вот до чего дошло, – добавила мама, обернувшись ко мне.
Я как раз пришел навестить родителей и случайно стал свидетелем этого телефонного разговора.
Я очень хорошо ее понимал, но все равно сожалел, что ее история, вероятно, так и не будет записана; история, с которой я был более-менее знаком, однако далеко не во всех подробностях.
До 1997 года мама по-настоящему никогда не рассказывала драматичную историю своего выживания, кое о чем упоминала порой в кругу семьи, но отрывочно и, в общем, всегда неожиданно; причина обнаруживалась только в редчайших случаях.
С детских лет мне запомнилось, что одна из подруг семьи снова и снова уговаривала мою маму записать пережитое, а еще лучше – надиктовать. “Да-да”, – обычно отвечала мама и тотчас же добавляла, что сейчас есть дела поважнее и именно их надо сделать в первую очередь.
Как-то раз – я еще учился в начальной школе – классная руководительница попросила маму рассказать моим одноклассникам что-нибудь из ее жизни после 1933 года. Мама согласилась. Отведенный ей школьный урок пролетел быстро, но, по сути, она не рассказала ничего, кроме сравнительно малозначительных эпизодов из лет гонений, хотя рассказ получился вполне увлекательный.
Однако с годами в ней росла готовность подробно рассказать о своей жизни. Так, мне удалось уговорить ее, чтобы она позволила историку Кароле Заксе запротоколировать ее рассказ о подневольной работе на “Сименсе”. И 22 апреля 1993 года она анонимно – как Герда Б. – дала интервью. Для мамы было чрезвычайно важно, чтобы ее настоящее имя в книге Заксе не упоминалось
[61].
Тогда же она, по моей просьбе, согласилась дать интервью берлинскому историку Раймонду Вольфу, который писал работу о нойкёлльнском враче Бенно Хеллере, и подробно ответила на его вопросы. Тем не менее, как не раз подчеркивала в разговорах со мной, она не хотела рассказывать все, что знала о Хеллере, хотя и считала, что “любое опущение заметно вредит правде”. В этом интервью она тоже не раскрывает своего имени, выступает как некая “госпожа Айслер”. Кроме того, ей было важно сохранить в тайне настоящее имя женщины, которая предоставляла ей кров во времена гонений, и Вольфу она это имя тоже не назвала; он не узнал от нее, что под “госпожой Радеман” прячется женщина по имени Герда Янике, играющая в воспоминаниях моей матери весьма значительную роль
[62].
Мария Симон, урожденная Ялович, в возрасте 62 лет. На мероприятии в культурном зале Восточноберлинской еврейской общины, 1984 г.
В июне 1993 года она также приняла приглашение Венского университета приехать в Айзенштадт на конференцию и выступить с докладом на тему: “Нелегалы. Индивидуальные судьбы в Сопротивлении”. Примечательно, что доклад не был опубликован, поскольку – я совершенно уверен – мама не захотела. Ведь она во многом раскрыла там себя, явно больше, чем намеревалась. На эту тему она публично говорила первый и последний раз.
Свой доклад она ограничила “выживанием в Берлине. Это позволяет мне […] обращаться к собственному опыту, а если я привлекаю литературу, то могу критиковать источники с позиций инсайдера”, – так она сказала слушателям.
Большое место мама отвела доктору Бенно Хеллеру и его жене Ирмгард, поскольку находилась еще под непосредственным впечатлением от интервью, которое дала немногим раньше.
У меня в голове не укладывалось, что я, историк, не в состоянии разговорить собственную мать, и 26 декабря 1997 года я без предупреждения поставил на стол родительской квартиры диктофон и сказал:
– Ты же всегда хотела рассказать историю своей жизни.
Захваченная несколько врасплох, но и взволнованная, мама начала хронологически диктовать воспоминания за период до мая 1945 года, в итоге получилось 77 кассет. Записи подчинялись строгим правилам. Это был последовательный рассказ, который я не перебивал вопросами. Примечательна его четкая структура. Мама всегда совершенно точно подхватывала конец предыдущего “сеанса”, продолжавшегося час, а нередко и полтора. Параллельно я проводил собственные разыскания, чтобы перепроверить факты. И регулярно докладывал ей, прежде всего когда находил нескольких однофамильцев и затруднялся с установлением связей. У нее это вызывало огромный интерес, а особенно она радовалась, когда мои разыскания подтверждали ее рассказ.
Наши сеансы продолжались – снова и снова прерываемые пребыванием в больницах – до 4 сентября 1998 года. Некоторые записи были сделаны даже в больнице, последняя – всего за несколько дней до ее кончины. 16 сентября 1998 года Мария Симон умерла.
В последних записях особенно заметно, что силы оставляют ее. Чувствуется, какого напряжения стоила ей диктовка.
Следующий этап – расшифровка кассет; получившийся текст, свыше девятисот страниц, некоторое время лежал, поскольку необходимо было сравнить расшифровку со звукозаписью, а сразу после смерти мамы я этого сделать не мог, недоставало сил.
Писательница и журналистка Ирена Штратенверт, с которой я много лет сотрудничал в разных выставочных проектах, в конце концов бережно создала из обширной расшифровки целостный текст, рукопись этой книги Марии Ялович Симон. В каждой строчке я слышу голос моей мамы.
При подготовке рукописи требовалось не только выбрать самое важное из невероятного обилия деталей и лиц, сохранившихся в маминой памяти, и найти красную нить, которой сама мама неуклонно следовала, невзирая на множество отступлений. Важна была и точная реконструкция описанных ею событий, ведь, например, точную датировку она порой не указывала или не помнила.
Места, имена и люди, о которых она рассказывала, обнаруживались в старых адресных книгах или в документах различных ведомств. В поисках помогали очень многие люди в очень многих архивах. Только благодаря такой реконструкции мы нередко понимали “всю историю”, которую она рассказывала, и задним числом снова и снова констатировали: “Мария Симон была права. По сути, она сказала все необходимое”.
За пятнадцать лет, минувших после смерти мамы, дальнейшие мои разыскания касательно сотен имен, адресов и биографий показали, что она точно помнила едва ли не каждую подробность. Это я завершил лишь незадолго до окончания работы над данным послесловием, и в перечень действующих лиц вошла только часть результатов. Рассказ о ходе моих разысканий составил бы еще одну книгу – например, о поисках потомков Ханса Голля, который помог моей маме в Болгарии, или потомков “голландца”.
