— Мои нервы окончательно сдали, — простонал Квинн. — Теперь я жалею, что со сдержанной радостью принял приглашение. Нужно было отказаться. Лучше заблудиться в Сент-Питерсбергских пещерах…
— Вот как? Вы собираетесь их навестить?
— Наверное, мне следует это сделать, чтобы поддержать свою репутацию туриста. Сегодня я уже дважды очень оживлённо беседовал о них. Вы, конечно, бывали там? Нет? Отлично. Тогда вы пойдёте со мной. Я уже знаю, что туда нельзя идти одному, чтобы не заблудиться и не превратиться в мумию… потом, много лет спустя, меня найдут, и я послужу предупреждением для неосторожных. Вы будете держать меня за руку и спасёте от такой участи…
— Вы искушаете меня забыть о моём долге, — пожаловался Йорис. Он уже совсем освоился с креслом и сейчас удобно полулежал в нём. — Но так как я считаю теперь, что мой Вермеер порождён чьим-то слишком живым воображением, вероятно, я могу потратить немного времени на вас. Возможно, ваше превращение в мумию заслуживает пары строк…
— Если Вермеер оказался вымыслом, то как ваш маленький человек, которого здесь не было?.. Тьюбак?
Йорис с трудом занял обычную позу и сунул руку в карман пальто.
— Тьюбак по-прежнему числится среди без вести пропавших. Однако сегодня я нанёс второй визит в его квартиру. Мевроув рассказала мне то же самое — с теми же подробностями и три раза подряд. Но когда я сообщил ей, что за свои грехи работаю в газете, она пришла в сильное возбуждение и проводила меня в комнату этого несчастного Тьюбака. Мне кажется, она перепутала меня с полицейским…
— Может, приняла вас за частный глаз, [Private eye — буквально «частный глаз», название частного детектива в Америке] — предположил Квинн.
— Прошу прощения? — Йорис не сразу понял, словно переводил про себя, а потом кивнул. — А, один из ваших крутых бойцов с преступностью. Ну нет, это не для меня, я не хочу лежать в переулке с разбитой головой. Кажется, таково постоянное состояние этих джентльменов. Во всяком случае так говорится в бесчисленных рассказах об их приключениях. Я простой собиратель новостей, который хочет сохранить в целости свою шкуру. Итак, я осмотрел комнату исчезнувшего Тьюбака. На столе лежал конверт. А в нём то, что мевроув разрешила мне прихватить с собой, когда я объяснил ей, что это поможет узнать прошлое Тьюбака. Мне кажется, это работа выдающегося художника. И кто-нибудь сможет её узнать…
Квинн взял небольшой листок чертёжной бумаги. На нём яркими красками — синей, зелёной и золотой — был изображён дракон, вызывающе поднявший передние лапы и свернувший хвост вокруг задних. Из его пасти высовывался язык. Этот дракон очень сильно напоминал геральдические изображения. Квинн недоумённо разглядывал рисунок.
— Вам знаком он? — спросил Йорис.
— Что-то в нём кажется мне знакомым. Не думаете ли вы, что это часть герба? Но я не могу опознать его.
— Хорошее предположение. Я проконсультируюсь у знатоков в этой области. Но качество самого рисунка…
— Выполнено превосходно, — согласился Квинн. — Я знаю, что он мне напоминает! Странных зверей, в виде которых написаны прописные буквы в Часослове или в бестиарии [Часослов — книга, в которой содержится предписанный порядок чтения молитв и их расписание; бестиарий — средневековое описание фантастических животных]. Возможно, это копия одной из таких букв.
— Надеюсь, что это всё же часть герба. Так его легче было бы идентифицировать. А теперь, — Йорис снова принялся надевать ботинки, — я умираю от голода. Если мы собираемся исследовать пещеры, нужно всё распланировать. Может, совместим с едой?
Квинн надел пальто.
— Я ем в ресторане гостиницы. Со вчерашнего вечера у меня странное желание не выходить на улицу после наступления темноты…
Йорис одарил его одной из своих редких улыбок.
— Интересно, откуда такая осторожность? Но я согласен потакать вам в этом, минхеер Андерс.
Глава одиннадцатая
Тридцать два поколения и память
На следующий день, в четыре часа, американец Квинн Андерс в современном такси с двумя помятыми крыльями переехал из настоящего времени в прошлое. Разделительной чертой между двумя столетиями служили ворота с железными прутьями, отделявшие подъездную дорожку из красивого белого гравия от обычного шоссе. Серьёзный старик в тёмно-красной ливрее Шато потребовал из-за ворот, чтобы Квинн назвал своё имя. После чего с видимой неохотой позволил проехать со скоростью не больше двух миль в час через рощу, деревья которой были такими же старыми и кривыми, ещё когда мимо них проезжали рыцари в доспехах.
Квинн вышел и расплатился с шофёром. Потом постоял немного, разглядывая здание перед собой. Две каменные башни над центральным корпусом на несколько этажей уходили в небо. Как и сказал Йорис, Шато относилось к пятнадцатому веку, когда укреплённые замки стали перестраивать в более удобные для жизни. На взгляд современного человека, этот замок с резными гербами на каменных воротах, с подъёмным, постоянно опущенным мостом, со рвом, заполненным чёрной водой и плавающими в нём настоящими лебедями, скорее всего походил на иллюстрацию к сказкам братьев Гримм. Аккуратно подстриженная лужайка заканчивалась причудливо подрезанной живой изгородью.
Это был прекрасный вид — словно оживший рисунок гобелена. Квинн поверил в рассказ о нацистском командире, который больше не смог оставаться прежним, после того как побывал у этих ворот. Это место не терпимо к насилию и жестокости…
«И всё же это не такое уж удобное место для жизни», — размышлял американец, шагая вслед за лакеем в ливрее. Они прошли несколько длинных коридоров, поднялись на два пролёта по лестнице, миновали, по крайней мере, одну галерею, узкие окна которой пропускали слишком мало света.
Его проводник постучал в тёмную дверь, произнёс несколько слов в образовавшуюся щёлку. Дверь открыли пошире, и о появлении Квинна было доложено с должной церемонией.
— Минхеер Квинн Андерс, хооге стаатсъюффер…
«Верховная государственная леди», — перевёл Квинн и подумал, что неужели ему придётся также обращаться к хозяйке. Он поклонился в сторону кресла с высокой спинкой, стоявшего у окна.
— Goeden Namiddag, минхеер.
— Добрый день, хооге стаатсъюффер, — ответил он и сделал несколько шагов, надеясь рассмотреть её получше.
Она рассмеялась, но не старческим смехом, а глубоко, с подлинным весельем.
— Государственная леди, jongeling? [Молодой человек, (голл.)] Этот титул ровно ничего не означает, просто я пережила многих своих сверстников и поэтому обладаю некоторым авторитетом в нашей общине. Для нации, которая гордится своим республиканским прошлым, мы проявляем странную любовь к громоздким титулам, не правда ли? Но, Катрина, принеси стул для минхеера. Здесь посветлее, и мы сможем разглядеть друг друга как следует. Подождите, минхеер, сейчас Катрина всё приготовит. Не шевелитесь. Я буду не в лучшем настроении, если часть моих шедевров упадёт от ветра, который вы поднимете.
