«Завязала она тогда волосы в два пучка, сделала мужскую прическу мидура и рекла приближенным вельможам: „Это очень важное событие для страны — собрать войско и повести всех воинов в другое место. От этого будет зависеть — покой ли воцарится, или опасные треволнения, суждена нам победа или поражение. Сейчас нам предстоит битва. В этом я всегда полагалась на своих министров. Но если дело не удастся — вина будет на вас. И очень из-за этого болит душа моя. Я всего лишь женщина, и ум мой незрел. Однако хочу я на время принять мужской облик и сама пойти на ратное дело. Вверху будут мне опорой души богов Неба, богов Земли, внизу — помощь моих министров, я подниму войско, поведу его через крутые волны, ладью снаряжу и отправлюсь искать землю сокровищ. Если задуманное удастся, заслуги я поделю с министрами, если же нет, то одна я буду нести вину. Таково мое намерение. Давайте теперь вместе об этом подумаем“.
Услышав такое заявление, министры обрадовались, что государыня не собирается возлагать на них вину за возможное поражение, и „с благоговейным трепетом“ приняли появление новоявленного военачальника.
Скоро „во все провинции был разослан приказ — снаряжать ладьи и обучаться обращению с оружием“. Хронист признает, что „в те времена собрать солдат было нелегко“. Однако у молодого полководца имелся прекрасный резерв: Дзингу воздвигла храм и поднесла божеству в дар меч и копье, после чего „войско собралось само собой“.
„Вот, гаданием определили день, когда государыне можно выступить в поход. И государыня самолично, схватившись за боевой топорик, повелела трем своим воинствам: „Если золотые барабаны бьют не в такт и стяги стоят не по порядку, воины тоже не будут в готовности. Если стремиться лишь к тому, чтобы овладеть сокровищами, если алчность чрезмерна, если жалеть себя и думать лишь о себе самом, то непременно попадешь в руки врага. Не надо презирать и недооценивать врагов, даже если они малочисленны. И не надо склоняться перед ними, даже если они сильны. Не прощайте тех, кто насильничает над женщинами. Не убивайте того, кто сдастся сам. Если мы одержим победу, всех ждет награда. Если же кто отступит, то сам и будет виноват““».
Все были готовы к выступлению. Но тут случилась неожиданная заминка: полководцу пришла пора родить. Со дня смерти ее мужа прошло около семи месяцев, так что со стороны нравственности все было в порядке. Но идти в морской военный поход с грудным ребенком на руках было, пожалуй, слишком смело даже для такой женщины, как Дзингу. Почему она не захотела родить и оставить младенца с кормилицами, авторам настоящей книги не вполне понятно. Но факт остается фактом: из всех возможных вариантов воительница выбрала самый нелегкий — она отправилась в море, будучи на девятом месяце беременности. А для того чтобы ненароком не родить в бою, «…взяла государыня камень, положила между бедер и стала молиться: „Родись в этой местности, в день моего возвращения после похода!“»
Молитва помогла, камень тоже, и роды благополучно задержались, как и просила государыня. Боги благоприятствовали беременному военачальнику. «…Бог ветра вызвал ветер, а бог моря вызвал волны, и все большие рыбы морские всплыли и стали помогать ладье. И великий ветер стал попутным, парусник побежал по волнам, и так, не работая ни веслом, ни рулем, ладья приплыла в Силла… Воины, сошедшие с ладьи, заполнили море, засияли военные стяги, раздался перестук барабанов, затряслись все горы и реки. Увидел это издалека ван Силла, подумал — и впрямь несметное воинство сейчас погубит мою страну, — и помутился его разум, лишился он всех чувств».
Противник сдался прекрасной «амазонке» без сопротивления. Ван Силла «связал себе белым шнуром руки сзади за спиной» и «бия головой об землю» пообещал доставлять захватчице обильную дань до тех пор, пока «камни речные, вверх поднявшись, не станут небесными звездами». Что касается его собственной судьбы, то он попросил победительницу назначить его своим конюшим. В этом имелось некоторое несоответствие, ибо, став конюшим Дзингу, побежденный ван никак не мог проконтролировать отправку дани из родной Силлы. Возможно, потому один из приближенных государыни предложил казнить пленника. Но она твердо держалась законов воинской чести.
«„Когда божество давало мне наставление и когда я решила захватить страну золота и серебра, я отдала приказ трем воинствам — „не убивайте того, кто сдастся сам“. Сейчас мы уже овладели страной сокровищ. И люди ее сами решили мне подчиниться. Поэтому убийство вана будет неблагоприятным с точки зрения дальнейшей судьбы“. Поэтому она развязала на нем шнуры, сделала своим конюшим, затем продвинулась в глубь страны, опечатала склады с богатыми сокровищами, забрала карты и посемейные регистры. А потом свое копье, которое служило ей посохом, воткнула в землю у ворот вана, в знак для последующих поколений. Это копье и доныне стоит у ворот вана».
Благодарный ван выдал государыне заложника и «дань в виде золота, серебра, цветных каменьев, узорного шелка, тонкого шелка, из тонкой нити тканого шелка на восемьдесят кораблей нагрузил». Ваны двух соседних стран, узнав о блистательной победе молодой «амазонки», «стали тайком разузнавать, какое у государыни войско, поняли, что на победу надежды нет, и по собственному почину пришли к лагерю государыни и стали биться головой об землю, говоря: „Отныне и впредь пусть нас вечно именуют западными соседями; мы никогда не перестанем приносить дань“».
С тех пор, как сообщает японский хронист, все эти три корейские страны решено было считать владениями Японии. Впрочем, как мы уже писали, у корейцев была на этот счет своя точка зрения, отраженная в хронике, написанной несколько позже.
Что же касается воинственной государыни Дзингу, она вернулась из похода и, как и было запланировано, «соизволила родить государя Помута-носумэра-микото». Потом она оказала должные почести почившему мужу, отстояла престол от покушавшихся на него принцев, рожденных другими женами, и много лет управляла страной в качестве регентши. В военные походы она больше не ходила, но войска при необходимости посылала. Дожила она до столетнего возраста.
Сын знаменитой воительницы, более известный под именем Одзин, оказался достоин воинских подвигов матери. Более того, он был обожествлен, и ему стали воздавать почести как богу войны Хатиману. Для него по всей стране было построено множество храмов и часовен. Мать Хатимана, «амазонку» Дзингу, японцы тоже помнят и чествуют. Один из ежегодных национальных праздников посвящен в Японии памяти героев. В этот день родители по традиции показывают детям картинки и кукол, изображающих знаменитых японцев, рассказывают о совершенных ими подвигах. При этом Дзингу, несмотря на то, что она была красивой женщиной и прекрасной женой и матерью, помешают среди мужских персонажей. Имеется в виду, что она должна явить образец для подражания прежде всего не девочкам, а мальчикам. И тем не менее многие японские девочки за долгую историю страны в той или иной мере приобщались к пути воина.
Женщины, принадлежавшие к сословию самураев, с детства учились владеть оружием. Правда, при этом вовсе не предполагалось, что они будут выходить на поле брани. Но защитить в случае необходимости свою честь женщина могла. По традиции с наступлением зрелости — в день двенадцатилетия — девушка получала от своих близких подарок-кинжал кайкен. Умение владеть им входило в число добродетелей дочери и жены самурая. Кайкен всегда носили с собой — в рукаве или за поясом. Он был пригоден и для ближнего боя, и для метания. И если даже женщина не могла поразить этим кинжалом своего обидчика, она, во всяком случае, была способна вонзить его в собственное тело, чтобы избежать позора. В конце девятнадцатого века самурай Инадзо Нитобэ в своей адресованной европейскому читателю книге «Этика самурая» пишет: «Девушке стыдно было не знать, как правильно покончить с собой. Например, как ни мало она знала анатомию, она должна была знать точное место, где перерезать горло, как перевязать ноги поясом, чтобы после смертельной агонии ее тело было найдено в целомудренной позе». Ритуальное самоубийство женщин называлось «дзигай» и было распространено так же широко, как и «сэппуку» у мужчин. Известны случаи, когда женщины при нападении врагов и угрозе позора, перед тем, как совершить «дзигай», убивали своих детей и тех мужчин клана, которые почему-либо не могли или не желали сделать это сами. Случалось, что самурайские женщины принимали на себя обязательство мести, если ее не могли совершить мужчины.
