Типография печатала не только прокламации, но также словарь и грамматику. Институт издавал две газеты на французском языке: «Египетская декада» и «Курьер Египта».
Жан Ламбер Тальен писал на страницах «Египетской декады: «Мы более не живем в то время, когда единственным делом завоевателей было разрушение, где жадность была главным мотивом, а опустошение, насилие и нетерпимость сопровождали каждый их шаг. Сегодня французы уважают не только законы и обычаи страны, но и предрассудки тех, чью территорию они занимают».
А в это время креолка…
Жозефина отправилась на воды в Пломбьер.
Она не теряла надежды родить ребенка, и лечение у источника Капуцинов должно было помочь этому.
Но вышло иначе: по зову подруги она выбежала на ветхий балкон, и тот, не выдержав веса четырех тел, рухнул.
Падение с небольшой высоты травмировало жену африканского героя, и опытный доктор ставит пиявки и накладывает компрессы «на те части тела, которыми она ударилась о мостовую, и которые были особенно сильно ушиблены».
Лечилась она долго, после чего вернулась в Париж и возобновила светскую жизнь, встречаясь с известными литераторами. Посетил ее и знаменитый «оракул» Вольней, и она ловила каждое его слово. Мудрец, одно время живший на Среднем Востоке, говорил по-арабски и любил «священнодействовать».
Бонапарт ведет свои полки по пустыне, управляет огромными территориями, не имеет отдыха и покоя.
«И все-таки, в его голове оставалось достаточно места для Жозефины. Он вспоминал о ней ежедневно» (Бурьенн).
А в Мальмезоне, купленном Жозефиной в апреле 1799 года (она внесла небольшой аванс), поселились двое: новая владетельница замка и какой-то молодой импозантный мужчина. Он маленького роста, плотно сбитый, очень живой и разговорчивый.
Кто он ей – младший брат? Соседи не знают, что Евгений, единственный сын милой креолки, находится на другом континенте, а брата у нее нет.
Красавец в черном или голубом фраке гуляет с хозяйкой имения в парке при луне, та – в белом платье и вуале – опирается на его руку.
Они проводят вместе дни напролет, их видят и за завтраком.
Да это все тот же Ипполит Шарль, пайщик общества торговли съестными припасами! И в Париже об этом хорошо осведомлены. Гойе, Президент Директории, женатый на своей кухарке, учит жизни:
– Вы скажете, что вы с господином Шарлем питаете друг к другу только дружбу, но если эта дружба настолько исключительна, что побуждает преступать светские условности, я посоветую вам то же, что посоветовал бы, будь здесь замешана любовь: разойдитесь, потому что дружба, так мало считающаяся с прочими чувствами, станет для вас всем. И поверьте, принесет вам только горе.
Она продолжает «советоваться» и с Баррасом: «С тех пор, как я живу в деревне, – пишет она ему, – я настолько одинока, что большой свет страшит меня. К тому же я так несчастна, что не хочу быть предметом сострадания для ближних. Хотя вы, дорогой Баррас, и любите своих друзей, даже когда они в несчастье, я приеду к вам только ради вас и только в отсутствие посторонних. Поэтому будьте добры сообщить мне, когда сможете пригласить меня к завтраку. Я нарочно приеду из Мальмезона и окажусь у вас в девять утра. Мне необходимо побеседовать и посоветоваться с вами. Вы не можете отказать в этом жене Бонапарта и вашему верному другу».
И все-таки не хочется, чтобы следующий диалог был исторической правдой.
Присутствуют Жозефина, Баррас и врач Дюфурк, помогавший вернуть сознание рухнувшей в обморок женщине (она только что узнала о гибели мужа).
Жозефина: Но скажите, Баррас, это правда, что Бонапарт убит?
Баррас: Думаю, да. Сообщил человек, которому нет смысла лгать.
Жозефина: Ух, я воскресла. Друг мой, если это правда, я уже не буду такой несчастной… Это был человек, любящий только себя. Черствый эгоист, самый жестокий на земле и во все времена. Он не считался ни с чем, кроме своего интереса, своей амбиции… Однако действительно ли он мертв?
Баррас: Я так полагаю.
Жозефина: Ну, одним злым человеком меньше. Вы не можете себе представить, что это за человек. Он полон злобных замыслов. Придумывает ловушки то одним, то другим. Ему надо всех мучить.
Так говорила женщина, недавно побывавшая «королевой Момбелло».
Друзья плохие и хорошие
«… я увидел Бонапарта и Жюно, ходивших взад и вперед, как это часто случалось… Всегда бледное лицо генерала было еще бледнее обыкновенного, хотя я и не мог угадать причины этого. По его лицу пробегала нервная судорога, глаза его блуждали, и он несколько раз ударил себя рукой по лбу. Поговорив с Жюно с четверть часа, он оставил его и подошел ко мне. Никогда я не видел его таким недовольным, таким озабоченным…
– У вас нет ко мне ни малейшего чувства преданности, – строгим, резким тоном обратился он ко мне. – Женщины!… Жозефина!… Если бы вы чувствовали преданность ко мне, то вы сообщили бы мне все то, что я узнал от Жюно. Он, по крайней мере, мне друг… Жозефина!… А я в 600 милях расстояния от нее!… вы должны были мне сказать… Жозефина!… Она, она могла меня обмануть!… Она!… Ну, берегитесь! Я уничтожу весь этот выводок молокососов и франтов… А с ней я разведусь! Да, разведусь!… Устрою публичный, скандальный развод! Я сейчас же напишу Жозефу… Я знаю теперь все!»
Так писал «желчный Бурьенн» в своих мемуарах, и в данном случае атмосфера передана им психологически достоверно.
«Ты же понимаешь, мамочка, – сокрушался милый Евгений, – что я не верю всему этому, но факт тот, что генерал очень переживает. Но ко мне он стал еще добрее. Поведение его, по-видимому, отражает мысль, что дети не отвечают за родителей. Я же уверен, что все это выдумали твои враги. Он по-прежнему любит тебя и все так же мечтает тебя обнять. Надеюсь, что когда ты приедешь, все это позабудется».
Увы, никто уже не вспоминает о странных планах отправить Жозефину за море.
Позднее Бонапарт пошлет старшему брату документы на развод, но тот их не получит. Вновь вмешался случай – единственный, по-Наполеону, повелитель Вселенной!
«Мне тягостно общение с людьми. Мне нужно побыть одному, в изоляции. Почести мне надоели. Чувства зачерствели. Слава потеряла прелесть. В двадцать девять лет я иссяк, остается стать закоренелым эгоистом».
Эти ужасные признания мы находим в письме Наполеона Жозефу. Теперь он, окончательно разочаровавшийся в Жозефине, найдет утешение в объятиях другой женщины, которой не исполнилось и двадцати лет.
Он, отвергавший ослепительных миланских красавиц ради грациозной креолки, дарившей ему неизъяснимое чувственное и эстетическое наслаждение, отныне не боится пасть и потерять облик.
Восточные женщины, предложенные ему, не подходят ввиду ужасных манер, излишней полноты и специфических запахов, источаемых их телами.
Среди тех, кто нарушил строгие запреты и проник на корабли эскадры Брюэйса, была прелестнейшая Полина Фуре.
