– Ты в «России» живешь? – догадалась Люша.
Мальчик кивнул.
Какое-то время шли молча. Люша понимала, что совсем чуть-чуть, и ребенок уйдет от нее к этому любящему его Иену, а она будет чувствовать себя виноватой. Так же нельзя. Это неправильно. Люди обязаны помогать друг другу.
– Слушай. А хочешь – пойдем жить ко мне. У меня мама с папой. Квартира хорошая. Никто тебя не тронет. Будешь жить, как человек, – выпалила она.
– Ага, – кивнул мальчик. – А потом мой этот… опекун. Найдет меня и засудит твоих как педофилов. За незаконное удержание несовершеннолетнего. Я в курсе таких вариантов. Он мне все с самого начала объяснил.
«Националь» уже виднелся.
– Ты не переживай, – обратился к Люше ребенок. – У меня все нормально. У всех свое в жизни. И так тоже живут.
– О господи! – сказала Люша.
Мальчик высвободил свою руку и отошел. Шаг, два – и исчез. Словно все это ей привиделось. И лучше так и думать: привиделось.
Люша перевела дух и направилась к Тверской. Кирилл неотступно следовал слева.
– Не лезь ни к кому со своей добротой! – вдруг сказал он очень зло. – Не знаешь жизни, сидишь под крылом у своих чокнутых папочки с мамочкой, а думаешь, что самая умная.
– Это ты чокнутый. А мы с родителями – нормальные, – не вынесла Люша.
– Нормальные в свой дом чужих не пускают. Нормальные понимают законы жизни, как они есть. А вы именно чокнутые.
– Так и оставь меня в покое, отойди. Я не хочу с тобой рядом идти, – потребовала Люша.
– Не понравилось тебе тогда со мной, – сказал Кирилл задумчиво. – Что тебе не понравилось? Я тебе жениться предложил. И ты – взрослая. Ты же сама хотела. Я тебя имел, а ты меня хотела. Молчала же. А вот когда тебя имеют, а ты не хочешь – это знаешь, что такое? Это – как вот тот парнишка. Терпишь годами и ждешь, когда в силу войдешь.
– Заткнись! – завопила Люша. – Не смей говорить, о чем не знаешь! Хотела! Имел! Помойка все это! Пусть я чокнутая! Но к твоей нормальной помойке даже близко не подойду. Лучше сразу сдохнуть!
Прохожие на Тверской с равнодушным любопытством поглядывали на ее истерику.
– Лучше сразу сдохнуть? – подхватил Кир. – Может быть! Только не получается так вот легко взять и сдохнуть, как хотелось бы. И приспосабливаешься… И сам жопу подставляешь, чтоб не так больно было. Человек много чего выносит из того, что себе и представить страшно. Вон, видела его? У него все нормально. Перетерпит, будет еще лучше. А куда денется? Или убьют, задушат, как куру, шею свернут. Или – надо ждать. Тебя твой папаша не трахал? Не трахал! Тогда сама заткнись и не смей о других людях судить. Ты ничего не поймешь. У меня вон мамашка – такая красавица народная, все о большой любви мечтала. Отца моего прогнала, мало он ей денег приносил, не настоящий мужчина был он ей поэтому. А потом нашла настоящего. И при деньгах, и такой весь мачо. Любовь! Похожая на сон! А как же! И так сыночка ее любит! Такой заботливый! Просто – родной папочка! Она меня все инструктировала, чтоб папой его называл. «Он столько для тебя делает!» Папа… А этот папа, как из школы приду, брал меня, как буратину и имел, как хотел. Вот это – папа! И попробовал бы я пикнуть! Он так и сказал мне: «Удавлю!» Я ему верил. Он мог. Конечно, когда я вдруг случайно подрос и стал выше его на голову после лета, я тоже кое-что смог…
Кирилл вдруг рассмеялся, вспомнив что-то явно приятное.
Люшу очень тошнило. Видимо, ее юный, неокрепший организм тогда умел реагировать на ужасы «нормальной» жизни только таким образом.
– Не нравлюсь – не надо. Я на другой женюсь. И все будет у тебя хорошо. Живи, как знаешь. Только очки розовые сними, уши прочисти, прислушайся и вокруг оглянись. Все не так, как вы себе заталдычили. Все – иначе, – отчеканил вдруг Кир.
– У тебя своя жизнь. Ты видел свое. И живешь по своим правилам. А у меня – своя. И правила – свои. Поэтому – не надо меня заставлять жить по твоим законам. У нас – так. У тебя – эдак. А насчет в дом чужих не пускать – тут ты прав! Многое поменялось, мы и не заметили. И давай на этом просто попрощаемся, – проговорила Люша, борясь с тошнотой.
Кирилл повернулся и пошел к подземному переходу.
«Какое счастье!» – подумала Люша.
Тошнота ее сразу прошла. Она почувствовала себя совершенно счастливой. То, что рассказал ей Кирилл о себе, никак ее не тронуло. Слишком он казался ей гадким и опасным, чтобы ему сочувствовать. Она шла домой мимо ярких витрин Тверской и думала о повстречавшемся ей ребенке. Вот перед ним она чувствовала себя почему-то виноватой. Вроде он сам ей все логично объяснил: не суйся. А с другой стороны, как ни крути, а она получалась на стороне тех его трахателей. Если отметать все уважительные причины и доводы рассудка, именно так и выходило. Значит, она сама – грязная тварь. Так ведь получается? Значит, чистым человеком, живя среди грязи, не останешься никак?
Что тут было ответить самой себе? Конечно, не останешься. Никак. Но и дополнительную грязь добавлять своими руками в этот нечистый мир очень не хотелось.
Она подумала-подумала – и постаралась забыть. Про все, что связано с Кириллом. В том числе и про ребенка, шедшего к Иену, который его любил.
Через какое-то время та майская ночь стала казаться ей сном. А сны – они забываются, даже самые страшные.
* * *
Потом, примерно через год, она узнала, что Кирилл женился на Алене, девчонке из параллельной группы. Алена, породистая красавица, статная, добродушная и знающая себе цену, была к тому же дочерью какого-то известного генерала. Люша с жалостью думала о ней, хотя – какое ее дело? Разберутся без ее сочувствия. К моменту получения диплома у Алены и Кирилла уже был сын.
Прошло еще несколько лет, и на встрече с однокурсниками выяснилось, что «самая красивая пара факультета» – Алена и Кирилл – разошлись. Люше казалось, что она знает причину. Спустя еще год ее позвали на похороны: Кирилл утонул в каком-то подмосковном озере при непонятных обстоятельствах. Пловцом он был хорошим, в воду заходил совершенно трезвым… На похороны она не поехала.
Вот и все. Она тогда именно так себе и сказала: «Вот и все!» И думать больше не о чем.
И о ребенке по имени Кира она не вспоминала тоже. Практически совсем. Но сейчас, сидя в своем массажном кресле, она вдруг догадалась, что именно заставило ее тогда, в тот ветреный холодный день, сначала пройти мимо ребенка, взывавшего о помощи к собачке, а потом, преодолев что-то в себе, вернуться к нему.
Сейчас она понимала, что за ней оставался старый должок и пришла пора этот должок вернуть. Иначе совесть покоя не даст. Не помогла тогда ребенку? Пошла себе мимо? И считала, что так и надо? Хорошо. Может быть, тогда ты была молода и мало что понимала. Вот тебе второй шанс. Давай доказывай, что ты человек. Это трудно. И порой очень нежелательно. Желательно – сидеть тихо среди своих, закрывшись от остального мира, и думать только о хорошем. Остальное – трудно. И грозит бедой. Это ясно, как дважды два.
